Солдаты

Бантаг, бежащий вслепую, увернулся, пробегая мимо Ганса, наткнулся прямо на бригаду плавильщиков. Длинные железные ломы для накатывания крицы на подине пламенной печи теперь стали оружием. Рабы-чины бросились на бантага, первый погиб от удара бантагского штыка. Один из чинов, ухватил лом как дубинку, ударил бантага по коленке, ломая его ногу. Бантаг упал словно срубленное дерево, но попытался встать, опираясь на здоровую ногу. Еще один чин ударил того по спине, и он рухнул, опрокидываясь на спину. Крича с безумной ненавистью, один из чинов сел верхом на бантага, ухватил свой железный лом как копье, и забил его прямо в лицо бантага. Затем все они начали бить все еще дрожащий труп.

Сумасшествие охватило это место, и из-за всего того, что он помнил, он чувствовал, что безумие также захватило его собственную душу. Игнорируя боль осколков в руке, он взвел курок карабина, вложил в патронник новый боеприпас, и рванул вперед, двигаясь вдоль стены, петляя около тыльных частей печей.

Все это было так леденяще кровь знакомо, плавильная печь номер одиннадцать. Он задавался вопросом, по-прежнему ли она плохо выжигает из чугуна лишний углерод. Он шагнул мимо свежего потока из печи номер восемь, нескольких тонн жидкого чугуна, которые все еще кипели, постепенно застывая в каналах, прорезанных в полу, наполовину в потоке лежал мертвый чин, его одежда и волосы медленно тлели. Поскольку литейный цех был без окон, и всегда являл собой адское местечко, освещаемое только вспышками света от открытых горнов и жаром горячего железа, то из-за несущихся эхом криков, выстрелов, шипения горячего металла, всё, скрывающееся в темном мраке, казалось призрачными тенями.

Он протолкнулся к концу коридора, выйдя из-за печи, сражая бантага выстрелом в спину, пока воин двигался задним ходом. Мимо пробежал чин, что-то бессвязно крича, с глазами, широкими от ужаса и ярости.

Он мельком увидел бранящегося чина, настолько худого, что были видны все кости, голого за исключением грязной тряпицы, обвязанной вокруг бедер, который показал пальцем. Ганс развернулся вокруг себя, и по-кошачьи отскочил назад, когда кто-то перевернул вверх ногами тяжелый котел с жидким металлом, пылающий серебристый каскад, взорвался паром, когда он низвергнулся наружу на площадку разливочного пролета. Полдюжины чинов, тех, кто находтлся рядом с Гансом, оказались пойманными в кипящей реке, люди спотыкались, падали, взрывались огнем, когда жидкость расплескивалась на их одежду, волосы, и кожу.

Два бантага позади перевернутого вверх ногами котла выбежали из-за опрокинутого ими чана. Атакующая толпа обошла вокруг распространяющийся поток и напала на двоицу. Борьба была ужасающей. Ганс смотрел, разрываясь на части между гневом к своим старым мучителям и жалостью к двум живым существам, которые вскоре умрут в агонии.

Толпа просто забила одного до полусмерти, затем выбросила его на медленно твердеющий пол с расплавленным чугуном. Второй был поднят дюжиной чинов, которые несли его, пиная ногами и избивая руками, к открытой двери пылающего горна.

Достаточно часто Ганс видел, как бантаг подбирал раба единственной рукой, и бросал его в печь лишь за какое-нибудь незначительное нарушение, или просто так, без всякой причины, чтобы немного развлечься. Бантаг находясь в полубессознательном состоянии, осознавая свою судьбу, начал пинаться и кричать, когда они попытались отправить его головой вперед в огонь. Его руки, ухватились снаружи, пытаясь заблокировать вход. Удары ломами сломали его конечности.

Крича, он был брошен вовнутрь, и, к внушающему ужас изумлению Ганса, бантаг, объятый пламенем, встал в аду, ревя от мучительной боли. Единственным выстрелом из карабина, Ганс прекратил его агонию, пуля закончила этот ужасающий кошмар.

Выстрел отразился через огромное помещение, и на мгновение наступила странная тишина. Толпа была ошеломлена тем, что она сделала, казалось, все они вместе взяли паузу на передышку.

— Ганс.

Пораженный, он повернулся. Это был бантаг, умирающий в расплавленном чугуне, по-прежнему медленно растекающемуся по полу литейного цеха.

Слабо брыкающийся бантаг смотрел прямо на него.

«Мой Бог, был ли это один из моих поработителей не так давно?», задумался Ганс. «Какие мучения он причинял мне, моим товарищам?»

— Ганс.

Это было хрипящее дыхание агонии, и он ощущал умоляющую просьбу в чужом гортанном голосе.

Руки затряслись, когда он выкинул гильзу. Он не мог остановить дрожь, пока возился с тем, чтобы вытащить новый патрон из своего патронташа, уронил его, и, чертыхаясь, постарался поднять его с пола, пропитанного кровью. Чины, все еще окружающие медленно распространяющуюся лужу металла, пристально глядели в немой тишине на муки бантага и очевидно бесполезную попытку Ганса прекратить их.

Наконец он вставил патрон в казенник, взвел курок, и, подняв карабин, нацелился прямо в голову.

— Нет, нет!

Заявили несколько чинов, сердито жестикулируя, двигаясь на него, чтобы он не выстрелил.

— Ганс…