Солдаты последней войны

На такси мы мчались с Майей ко мне домой. Она крепко прижалась к плечу, тихая и слабая. А я без умолку болтал о всякой чуши, невпопад смеялся и отпускал дурацкие остроты. Я хотел перебить, приглушить беду, которая вдруг стала нашей общей. И мне это плохо удавалось. Но я, как последний идиот, не переставал кривляться.

– В общем, Колька – отличный парень, – почти орал я. – Хотя ужасный бабник! Ни одну не пропускает. Нет-нет, да и ущипнет больничную сестричку в укромном местечке. Хотя, каюсь, есть единственная женщина, которую он обошел вниманием. Догадываешься? Ну, конечно, Зиночка! Впрочем, не родился еще мужик, который посмел бы ущипнуть Зиночку. Хотя… Знаешь, мне кажется, она была бы очень даже не против! Ты как думаешь, а?

Майя наконец не выдержала моей тупой болтовни и слегка прижала мой рот ладонью.

– Замолчи, Кира, ну, пожалуйста, замолчи. Иначе… Иначе у нас вообще ничего не получится. Не нужно неправды, пожалуйста. Это искусственное веселье, а ложь я уже не перенесу.

Я поцеловал ее ладони.

– Все, не буду. И почему я не влюблен в Зиночку? Уж она точно предпочитает ложь. А врать я обожаю.

– Ты неисправим, – Майя впервые за последнее время улыбнулась и еще крепче прижалась ко мне.

А я облегченно вздохнул. Притворяться больше не было необходимости.

Моя старая холостяцкая квартира вновь ожила, посветлела, едва ее порог переступила Майя. Она была еще очень слаба. Ее слегка шатало после лекарственных вливаний. Но лечь она наотрез отказалась, и я усадил ее в кресло.

За окном по-прежнему, уже который день шумел дождь. И в его ветряном водовороте кружились красные, желтые и оранжевые листья. А совершенно промокший воробей клевал крошки на моем подоконнике.

– Как хорошо, правда, Кирилл? Как хорошо. И почему я не встретила тебя раньше? Каким убогим и жалким кажется мой дом по сравнению с твоим…

– В твоем доме, наверное, тепло.

– В нем всегда, всегда холодно. Даже жарким летом. И если бы не сын, – при упоминании о Котике у нее на глазах навернулись слезы.

– Ну вот, теперь ты расплачешься, – я поцеловал ее влажные глаза. – У тебя чудесный мальчик, он не пропадет. Но, если ты чувствуешь вину…

– Вину? – Майя вздрогнула. – Нет, никакой вины я не чувствую. Разве любовь можно поставить в вину. Тем более, если она последняя.

Хотя слово «последняя» резануло по сердцу, я вновь попытался все перевести в шутку.

– Ну, уж надеюсь, что последняя! Я не позволю, чтобы ты влюбилась в кого-нибудь еще. И буду держать тебя в ежовых рукавицах.

– Хорошо, Кира. Держи меня. Покрепче держи. Но прошу об одном, не избегай откровенных разговоров. Если будет возможно, уж лучше я сама постараюсь все делать. Я буду стараться.

– А вот это не нужно. Ты же знаешь, мне можно исповедоваться, как батюшке.

– Тогда ответь, только честно, – мои дела совсем плохи?

– Честно – нет, заявляю как врач. А врачу надо верить. Теперь ты мне ответь, только правду. Ты… Ну, тогда осталась со мной потому что любила или…

– Или?

– Если бы ты была совершенно здорова, если бы тебе не нужно было идти утром к врачу, если бы, в конце концов, не решалась твоя судьба, ты бы со мной осталась?

– Я осталась потому что любила. Уже любила. Но это полуправда. Как я могла знать остальное? Если бы… Ведь если бы так не случилось… Впрочем, еще ничего не случилось. И я еще ничего не знаю…

На щеках Майи горел болезненный румянец, она стала вялой, ее глаза слипались. Вскоре она так и уснула в кресле, не объяснив мне, чего она не знает и почему ничего не случилось. Если уже, по моему разумению, случилась любовь.

Я осторожно перенес ее не диван и укутал в одеяла. А сам ушел в магазин. Мне пришлось привыкать к мысли, что я не один, и холодный чай с черствой булкой должны остаться в прошлом. Я должен был отвечать не только за себя. И от этой мысли мне было приятно. И тревожно. Я давно уже разучился жить не один.

Домой я возвращался, нагруженный пакетами с молоком, овощами и фруктами, которые благодаря моей подружке-осени можно еще было купить по приемлемым ценам. Мимо меня, прямо к подъезду промчался шестисотый мерседес. Я присвистнул. Ого! Наш дом, оказывается, не так прост, коль здесь шныряют подобные акулы. Дверца машины отворилась и из нее лениво и плавно выпорхнула девица в очень черном (и очень дорогом) пальто и широкополой шляпе. Я не сразу разглядел ее, однако по фигуре определил – не Сандра. Тут же отворилась другая дверца. Фигура, обошедшая авто-монстра сзади, показалась мне знакомой. И вот тут-то я, обвешанный авоськами, прямо оцепенел.

Спутник выпорхнувшей девицы был не кто иной, как мой друг Петька. Я его не видел несколько дней, но не мог даже и предположить, что он так быстро сделает головокружительную карьеру.

Петух был по-прежнему чертовски красив. А одеваться, несмотря на постоянную нехватку средств, он умел всегда. Недорогие, но модные шмотки, которые он где-то доставал, всегда придавали ему своеобразный шарм. Петька поцеловал ручку даме, и они прошествовали в наш пошарпанный, расписанный всякими нелитературными словами, подъезд. Я их догнал уже у лифта.