Врач снимал повязки с его рук. Пропитанные кровью, замороженные повязки еще не оттаяли, и потому были жесткие и твердые. На правой руке Кирилла, повыше локтя, расплывались лиловые пятна. Все увидели правую руку, оторванную почти по локоть, и ладонь левой руки с перебитыми пальцами.
Кирилл дернулся — боль заполнила все его тело, и он разомкнул губы и крикнул, боль и крик следовали вместе, крик был тенью боли. Веки отяжелели, он не мог их удержать, они опустились на глаза — все утонуло, накрытое налетевшим мраком.
Ивашкевич, стоявший у изголовья, видел, как в морщины неподвижного лба Кирилла стекал пот. Морщины переполнялись, и пот скатывался в закрытые веки, в запавших глазах образовались крошечные озерца.
Все напряженно следили за выражением лица врача, за его движениями. Склонив голову, он смотрел в пол, словно глаза его устали смотреть и ничего больше не видели.
— Нужна операция. Сейчас. Немедленно, — сказал он наконец. — Но хирургических инструментов нет. Наркоза тоже. Три дня назад во время боя разбили нашу аптеку.
Ивашкевич смотрел на него так, словно говорил: чудо невозможно, но если человек жив, смерти надо противостоять. Да и сам врач сказал: нужна операция, — значит, верит в возможность спасти Кирилла…
— Какое решение предлагаете? — произнес Ивашкевич.
— Нужна хотя бы ножовка. Поняли? Немедленно.
Ножовки в лагере не оказалось.
— Достану, товарищ комиссар, — убежденно сказал Захарыч. — Достану. Недалеко тут. Километров девять. А если спрямить дорогу, то и меньше. Можно отправляться?
— Сейчас же, — быстро повернулся к нему врач. — Вы понимаете это? — почти кричал он.
Захарыч выскочил из землянки.
Он бросился к старому кузнецу, одиноко жившему в ближайшей деревушке. Иногда заходил к нему, когда бывал в дозоре.
Не чувствуя тяжести своего большого тела, бежал он, не огибая сугробы, через лощины, заваленные снегом. Ведь там, в землянке, освещенной керосиновой лампой, умирал товарищ по оружию.
Он наткнулся на деревья, вывороченные бурей, и упал головой вниз. Сухие сучья треснули под ним и больно вцепились в лицо. Расцарапанная кожа горела. С головы свалилась ушанка. Он пошарил вокруг, не нашел ее, вскочил и понесся дальше, напрямик, через болото. Болото его не страшило. Кромку болота подморозило. Будет ближе на полкилометра. В землянке ждут его возвращения, ждут и верят, что принесет ножовку, — возможно, спасение…
Он вернулся взмокший, весь в снегу, без шапки, с белыми одеревеневшими ушами, тонкие льдинки висели на черной бороде. Остановился у двери, и там, где стоял, появились темные следы от снега, таявшего на его сапогах. Молча протянул он врачу инструмент кузнеца.
Врач заторопился:
— Начистить и прокипятить ножовку! Быстро! Спирт! Быстро! Быстро!
Кирилл вздрогнул. Он повернул голову. Она легла прямо. Лицо было залито восковой бледностью. Крыжиха вытерла пот с его лба, мелкий, холодный, липкий. Хусто помог приподнять голову Кирилла и влить ему в рот спирт.
Врач послушал сердце раненого и приступил к операции.
В. Егоров
ЗАГОВОР ПРОТИВ „ЭВРИКИ“
В 1943 году, когда решался вопрос о встрече руководителей трех держав антигитлеровской коалиции, местом конференции был избран Иран.
Несмотря на то что переписка об этом велась в строго секретном порядке, сведения о намечающейся встрече просочились к фашистам, которые решили организовать покушение на жизнь участников конференции. Однако их планы были сорваны.
Возвратившись после тегеранской встречи в Вашингтон, Рузвельт сообщил на пресс-конференции, что он остановился в русском посольстве в Тегеране, а не в американском, чтобы избежать разъездов по городу, потому что Сталину стало известно о германском заговоре.
О неудавшемся покушении нацистов много писалось в зарубежной прессе, в различных мемуарах, воспоминаниях.
В Советском Союзе об этом факте упоминалось в произведениях Д. Н. Медведева и А. А. Лукина. Однако о том, как заговор был предотвращен, никаких данных опубликовано до сих пор не было.
В тишине одного из кабинетов абвера прожужжал телефон.
— Майор Шульц, — ответил хозяин кабинета, разбиравший кипу персидских газет.
— Вас хочет видеть бригаденфюрер Шелленберг. Он ждет в главном управлении имперской безопасности.
Шульц сразу узнал голос своего шефа, глухой, с хрипотцой.
— Надо взять с собой какие-нибудь документы?
— Нет, это что-то касающееся лично вас.