Солдаты невидимых сражений. Рассказы о подвигах чекистов

Ленин переждал, пока многоголосое эхо грома откатится от окон и стихнет. Он не сводил испытующих глаз с Дзержинского, словно желая уличить его в безвинной ребячьей хитрости.

— Не приняли ли вы май за июль, уважаемый, грозный и ничегошеньки о себе не думающий председатель? Вот, извольте взглянуть на календарь. — И, видя, что Дзержинский собирается что-то сказать в свое оправдание, быстро, с оттенком непререкаемости добавил: — Простуда вам, дорогой Феликс Эдмундович, абсолютнейше противопоказана.

— Владимир Ильич, — взмолился Дзержинский, — сколько разговоров о моем здоровье, честное слово, есть дела поважнее!

— А кашель там, на лестнице? У меня хороший слух, милейший Феликс Эдмундович. И да будет вам известно… Нет, нет, извольте выслушать до конца, — не давая себя перебивать, стремительно заговорил он, — да будет вам известно, раз и навсегда, что ваше здоровье — это не только ваша личная собственность, — это прежде всего собственность партии.

— Согласен, Владимир Ильич, но ради бога не беспокойтесь, я чувствую себя великолепно, — сказал Дзержинский, усаживаясь в кресло.

Ленин сел вслед за Дзержинским, но не на тот стул, на котором обычно сидел, а в кресло у приставного столика. Он оперся щекой о ладонь и, пристально глядя на нахмуренного, сосредоточенного Дзержинского, неожиданно забросал его веселыми вопросами.

— Что, не по нраву мои нотации? Жалеете уже, что напросились на встречу?

Дзержинский, понимая, что Ленин говорит все это с легкой иронией, адресованной самому себе, ответил кивком: мол, согласен с такими предположениями, ибо они не более чем шутка.

Ленин посмотрел в окно. Молнии с прежним неистовством устремились к спящей еще земле.

— Как все это символично, — задумчиво сказал Ленин, оборачиваясь к Дзержинскому. — И знаете, такие совпадения бывают разве только в театре, но что поделаешь: история тоже любит разыгрывать и свои драмы, и свои комедии. Представьте, нынешняя гроза, невероятно упорная и затяжная, совпала с грозой, да, да, в самом буквальном смысле, с грозой в атмосфере нашей общественно-политической жизни.

Ленин приблизился к большой карге, висевшей на стене. Подошел и Дзержинский.

— За последнее время, Феликс Эдмундович, политическая атмосфера тоже сгустилась. Высадка японцев, мятеж чехословаков. Не сегодня-завтра можно ожидать, что англо-французы потребуют: либо воюйте с Германией, либо…

— Они очень любят всевозможные ультиматумы, — сказал Дзержинский. — И вряд ли нам стоит реагировать на подобные угрозы.

— Но учитывать надо, — сказал Ленин. — Конечно, если ультиматум такого рода они все же предъявят, мы ответим отказом, ибо легче справиться с японским продвижением на Дальнем Востоке, чем с нашествием германцев на Питер, Москву и на большую часть Европейской России.

— Значит, во внешней политике по-прежнему следует придерживаться осторожного курса?

— Да, — твердо и убежденно ответил Ленин, — общим лозунгом внешней политики остается: лавировать, выжидать, продолжая изо всех сил нашу военную подготовку. Да, я заранее предвижу, — все более горячась, вновь заговорил Ленин, будто обращался к невидимым противникам, — я заранее предвижу, какие вопли, какие потоки гнусной клеветы обрушатся на нас за то, что мы идем своим, единственно верным путем. Левые эсеры по-прежнему вопят: «К оружию!», требуя воевать с немцами. Они вкупе с левыми коммунистами готовы идти на утрату Советской власти ради своей авантюры. Но их крики — верх тупоумия и самой жалкой, презренной псевдореволюционной фразы.

Ленин продолжал характеризовать обстановку, а Дзержинский мысленно как бы переплавлял каждое ленинское слово в те практические действия, которые предстояло осуществить чекистам не только в ближайшем будущем, но и сегодня, немедленно, тотчас же после беседы с Ильичей. Сложной, добела накаленной обстановкой незамедлительно воспользуется контрреволюционная свора.

Дзержинский с острым чувством тревоги подумал о том, что сейчас, когда фронт борьбы стремительно расширяется, особенно даст о себе знать нехватка работников в ВЧК. Людей буквально наперечет, они сутками не смыкают глаз, выполняя опаснейшие задания. Люди, конечно, замечательные. Вот хотя бы Ян Вуйкис… Задумчивый, немногословный латыш, человек с завидной волей, который два часа назад докладывал о ходе выполнения оперативного задания…

— А здесь, — продолжал Ленин, обводя на карте границу Германии, — здесь все больше распоясывается и берет верх военная партия. Она привыкла делать ставку на силу меча. И кто, скажите, кто может гарантировать, что завтра немцы не пойдут в общее наступление на Россию? Мы по-прежнему на волосок от войны.

— Немцы, — сказал Дзержинский, — душат Польшу, топчут своими сапогами Украину. Германские штыки ободрили тамошнюю контрреволюцию.

— Вот видите, — Ленин теперь уже смотрел не на карту, а в лицо Дзержинскому, — сколько у вас прибавилось забот, дорогой Феликс Эдмундович.

— Удел солдат, стоящих на посту, — пожал плечами Дзержинский. — Разве до отдыха, Владимир Ильич, когда нужно спасать наш дом?