Солдаты невидимых сражений

Затем они переменили тему. Виктору интересно было узнать подробности жизни брата за последние тринадцать лет на положении человека, скрывающегося от советской контрразведки. Об этом можно было говорить в полный голос, и они оставили шепот.

А Павел, пока братья разговаривали, успел сделать массу полезных вещей. Во-первых, он познакомился с долговязым садовником, которого звали Франц. Оказалось, что Франц побывал в плену в Советском Союзе и поэтому знал довольно много русских слов, однако соединять их в связную речь так и не научился, главным образом потому что не знал глаголов и прилагательных, а только имена существительные. По словарному составу Павел легко определил, на каких работах использовался пленный Франц. С улыбкой произнеся традиционное в конце войны «Гитлер капут!», Франц, морща лоб, одно за другим выложил перед Павлом трудные русские имена существительные: «кирпич», «стена», «кладка», «крыша», «дверь», «окно», «отвес», «мастерок», «раствор» и так далее. Вместо «дом» он произносил «том».

Павел сначала помогал Францу рыхлить землю вокруг цветов, а потом, ближе к вечеру, поливал из шланга яблони, стараясь, как показал Франц, лить воду в лунки вокруг стволов равномерно.

Франц угощал Павла сигаретами, они то и дело устраивали перекур.

В том, что этот милейший садовник приставлен к даче не только для того, чтобы ухаживать за яблонями и цветами, можно было не сомневаться. Так же как смешно было бы считать Клару просто экономкой. Павел сознавал, что вообще каждый человек, с которым ему отныне придется общаться, будет его прощупывать и испытывать. Любого такого испытателя, отдельно взятого, можно обмануть так или иначе, но беда в том, что результаты этих испытаний должны стекаться к какому-то одному, наверняка умному и хитрому, диспетчеру, и если он, Павел, где-то собьется с однажды взятого тона, начнет путать и, избави бог, вилять, подстраивать свой курс под каждого данного собеседника, его легко разоблачат. Поэтому он обязан решительно подавить в себе свое настоящее «я», чтобы оно не мешало существовать Бекасу ни наяву, ни во сне. Не думать, не вспоминать о Москве, о товарищах по работе. Иначе, как случилось сегодня ночью, будешь видеть сны, в которых старший лейтенант Павел Синицын, одетый в форму, допрашивает человека, похожего лицом на Виктора Круга. Не хватало еще просыпаться от собственного голоса и холодеть при мысли, что кто-то мог тебя подслушать…

Садовник Франц курил сигаретку, покашливал, моргал белесыми ресницами, когда дым попадал в глаза. Павел завел разговор на географическую тему. Его очень интересовал ближайший от этих мест город.

Франц кивнул.

— Город? Цванциг километер. — Он дважды потряс перед Павлом растопыренными пятернями.

Тут Павел подумал, что совершенно необходимо побыстрее освободиться от одного опасного чувства, которое он испытывает с тех пор, как ступил на эту землю. Всякий раз, когда он слышит разговор на чужом языке, ему кажется, что уши у него немеют, словно отмороженные, и что это заметно со стороны. Оказывается, очень трудно делать вид, что не понимаешь языка, который в действительности знаешь отлично. Насколько безопаснее было бы и вправду не знать…

Франц по-своему понял, что именно должно интересовать Павла в городе. Город — это значит женщины, рестораны, кино, вообще всякие развлечения. И вокзал, с которого можно уехать в другие города. Правда, у Павла совсем нет денег, но деньги — дело наживное.

Эту взаимоприятную беседу прервал голос Клары, звавшей Павла в дом. Брат Круга уже исчез, и Леонид требовал Павла к себе.

Телевизор в их комнате передавал вальсы, но экран не был включен. Музыка играла, тихо, под сурдинку.

Леонид был взволнован и, кажется, расстроен. Он показал рукой на стул, на котором только что сидел Виктор, попросил нагнуться и зашептал Павлу в ухо.

Очень скоро все стало ясно. Конечно, Леонид не хочет, чтобы его начальство узнало о том, что он нарушил данные Дембовичем инструкции относительно телеграммы и записки, но это голая формалистика, коль скоро Павел очутился на борту катера вместе с ним. И все же оба они должны строго держаться одной линии; все было сделано именно так, как предусматривалось. А насчет главного — подробностей тех десяти секунд в тесной бухточке — ни Павлу, ни Леониду ничего придумывать не надо. Требуется говорить чистую правду. Телеграмма и записка, которые Леонид якобы передал Павлу, естественно, потерялись во время их неожиданного купания… И должны же, сказал Круг, понять здесь, что этот удобный побег навредил не больше, чем могла навредить их поимка. Кому навредить, Круг не объяснил. Павел отметил про себя, что Круг, вероятно, и сам не подозревает, насколько справедливы его рассуждения и доводы, если рассматривать их с точки зрения советской контрразведки. Ведь попади они тогда в руки пограничников, резидентскому существованию Михаила Зарокова пришел бы конец. И всей игре тоже.

Павел поморщился: опять хоть и на одно мгновение, но Бекас улетучился из него. Леонид ничего не заметил.