В то время никто из нас и мысли не допускал, что не успеют смолкнуть пушки, как над всем человечеством нависнет угроза страшного ядерного оружия, способного погубить все живое на нашей планете.
Бомбардировщик, очевидно израсходовав все фонари, теперь сбрасывал бомбы беспорядочно, и они падали где-то далеко в ночи. Потом пришло еще несколько самолетов. Они устроили вокруг такой трам-тарарам, что казалось, и сама земля стонала от вгрызающегося в нее металла. Только под утро стихло.
— Подъем! — как взрыв бомбы, резанул голос дежурного.
Мы едва успели сомкнуть глаза, и оттого на зорьке сон был еще милей. Недаром перед утром звезды и те теряют яркость и перестают мигать — все погружается в покой. Всё, кроме войны. Для нее предрассветный час — самое подходящее время, и горе тому, кто не учтет этого. Утром, как правило, начинались все большие битвы.
Идем по опушке леса. От черной стены дубовой рощи чуть доносится робкая, сонливая воркотня птиц.
— Птицы и те еще не летают, а мы уже на ногах, — тихо рассуждал Чернышев. — Наверно, кроме летчиков, никто раньше не поднимается?
— А техники? — спросил Карнаухов и с чувством добавил: — Уж кто-кто, а они и спать-то укладываются позже всех.
— Да. Истребительная авиация такая штука: здесь поздно ложатся, рано встают и всегда, как пожарники, спешат, — согласился Демьян.
Расходимся по своим местам. У моего «яка» — никого. Странно. Техник всегда был на месте и докладывал о готовности машины. Тишина показалась подозрительной. Я настороженно огляделся. И, только всмотревшись, разглядел неуклюже скорчившуюся фигуру человека. Это мог быть только техник Дмитрий Мушкин.
Прижавшись спиной к колесу «яка» и вытянув ноги, он понуро сидел на земле. И без того крупный, с широченными плечами, Мушкин в густых сумерках показался каким-то сказочным великаном. Он вообще-то был крупным. Носил сорок седьмой размер сапог и всегда жаловался — жмут. Больших размеров не было. Что с ним? Жив ли? Ведь ночью бомбили, Я с тревогой наклонился. Дмитрий спокойно, и глубоко дышал. Левая рука с надкусанным бутербродом лежала на коленях, правая — с наклоненной кружкой чая — на земле. Все ясно: бедняга умаялся и заснул за едой. Две ночи не спал. Прошлую провозился с двигателем, а эту — дырки от «хейнкелей» залатывал.
С восходом солнца мы должны были лететь, но почему-то задание перенесли на час позднее. Воспользовавшись этим, мы с Чернышевым прямо на стоянке стали бриться. Старые предрассудки, что нельзя перед подъемом в воздух брать в руки бритву, давно канули в прошлое. Суеверие в авиации вышло из моды.
Освежившись холодной колодезной водой, повели разговор о предстоящем вылете. Внимание привлекла грузовая машина, остановившаяся рядом. В кабине с шофером сидел человек в шлемофоне, с черным лицом и забинтованной шеей. Он медленно вылез и направился прямо к нам. Обгорелое лицо заметно распухло и в нескольких местах кровоточило. Словно по команде, все встали и удивленно и обрадованно воскликнули:
— Сергей!..
Он сдержанно улыбнулся, подошел и, вытянувшись в струнку, четко доложил:
— Товарищ капитан, младший лейтенант Лазарев прибыл снова в ваше распоряжение.
Из-за ожогов ему трудно было говорить. В таких обстоятельствах принято обходиться без официального рапорта, но в светло-голубых глазах Лазарева было столько волевой собранности и страдания, что я не решился перебивать его.
Обычно, когда летчика собьют и он явится после этого на аэродром, начинаются расспросы. Пострадавший охотно, с увлечением рассказывает о последнем воздушном бое, особенно подробно останавливается на том, как попал под вражеский огонь, частенько сглаживая свои ошибки. Лазарев же резко, чистосердечно осудил себя и был скуп на слова:
— Во всем виноват сам. Нужно быть идиотом, чтобы прогулять ночь и лететь в бой.
Бывает, молодые летчики переоценивают свои возможности. Полеты, воздушные бои — все это для них нехитрая штука. Но стоит хоть раз оказаться лицом к лицу с настоящей опасностью, как они быстро перестраиваются и начинают со всей серьезностью, вдумчиво относиться к своему делу. Так произошло и с Лазаревым.
Несчастье — великий воспитатель, но иным оно может и надломить крылышки. С Лазаревым этого не должно случиться. А ожоги заживут. Могло быть и хуже.
— Хорошо, что в лапы к фашистам не попал, — сказал кто-то.
Лазарев с благодарностью стал рассказывать о танкистах, которые помогли ему избавиться от этого несчастья.
Взвившаяся ракета известила о посадке в самолеты, и мы не успели узнать всех подробностей о спасении летчика.
За время Курской битвы нас впервые подняли для удара по отступающему противнику. В тот день, 5 августа 1943 года, Москва салютовала войскам, освободившим Белгород и Орел. Это был первый победный салют.
Герои возвращаются