Солдаты неба

Снегу еще не было, и земля, как только я оказался в воздухе, растворилась во тьме. Ярким заревом пожаров и вспышками разрывов обозначился Торопец — единственный световой ориентир в ночи. Через пять минут я был над городом. Внизу бушевал пожар, метались языки пламени. На станции стояли железнодорожные эшелоны. Среди вагонов то и дело взметались к небу огненные султаны. Пламя освещало разбитый город. Один длинный эшелон, оказавшийся, видно, в тупике, был еще целехонышм. Рядом, словно скирды хлеба, лежало какое-то имущество. Невдалеке виднелись баки горючего.

Понимая, какую важную и удобную цель сейчас все это представляет для противника, я лихорадочно ищу вражеские самолеты. Лезу вверх, рассчитывая, что оттуда, на фоне света, может, замечу врага. Вокруг меня, точно искры от бенгальских огней, сверкают разрывы зенитных снарядов. Бьют наши артиллеристы, и как жаль, что с ними нет никакой связи и взаимодействия! С тревогой думаю: «Чем черт не шутит — могут и свои сбить». Разворачиваюсь назад. Что-то черное промелькнуло над самой головой. Меня встряхнуло. Это мог быть только самолет. Не Мелашенко ли? В спешке так и не договорились, на какой высоте будем летать. А может, фашист? Эх, хотя бы пару прожекторов! Показали бы цель! Резко кручу самолет за промелькнувшей тенью. Смотрю вниз. В тупике уже горит эшелон. Значит, надо мной проскочил бомбардировщик. Надо искать его. В районе станции легло еще несколько серий бомб, а я безрезультатно мечусь над полыхающим городом, рискуя каждую минуту быть сбитым своими же зенитчиками или столкнуться с истребителем. Вдруг меня накрыло чем-то темным, большим, мягким.

Не пойму, что произошло. Двигаю ручкой, ножными педалями — все как будто исправно. Вглядываюсь в приборы — стрелки страшно лихорадит. Уж не в бреду ли я? И снова вспыхнул свет. Все ясно! Стремясь забраться выше, чтобы на световом экране обнаружить врага, я вскочил в густую облачность и теперь неожиданно вывалился из нее. Чего испугался? Облаков. Да, не зря говорят: «Ночью все кошки серы».

Вновь набрал высоту. Внизу на фоне пожаров хорошо просматривалось воздушное пространство. Вокруг было пусто. Зенитки уже не стреляли: очевидно, в Торопец сообщили, что над городом летают наши истребители. Разрывов на земле не видно. Значит, отбомбились.

Подо мной мчится силуэт самолета. Кидаюсь на него. Теперь хорошо заметен наш И-16. Архип Мелашенко, очевидно, так же носится над городом, как и я, отыскивая бомбардировщики. Я пролетал еще минут пять и, никого не встретив, взял курс на свой аэродром.

Перед вылетом Петрунин обещал обеспечить посадку прожектором, но пока ничего не видно, вокруг сплошной мрак. Закралось сомнение. Здесь, в лесном районе, посадка без подсвета исключена, и может быть, придется прыгать с парашютом. Заныло в спине. Хотя поврежденный на Халхин-Голе позвоночник теперь беспокоит меня редко, но предупреждение врача о том, что прыгать нельзя, постоянно сверлило мозг. Темная ночь кажется какой-то бездонной, могильной и очень уж черной.

Прошло тридцать пять минут полета. В воздухе можно находиться еще не больше десяти — пятнадцати минут. Если не будет прожекторов, нужно твердо решить: прыгать или любой ценой сесть. Всматриваюсь по курсу. Там какой-то просвет. Подлетаю ближе. Аэродром освещен, и в расстилающемся по земле сине-матовом луче прожектора виден садящийся самолет. Боль в спине сразу утихла. Я сел.

Боевое дежурство мы совмещали с учебой, чтобы не разучиться пилотировать. Учебные полеты еще необходимы и потому, что у молодежи профессиональные навыки были в общем-то одинаковые. Не чувствовалось того мастерства, по которому сразу узнается характер летчика, его собственный почерк. К тому же в школах не отрабатывались такие элементы пилотирования, как стремительные перевороты из любого положения, длительное пикирование и штопорение, пилотаж на низкой высоте и другие приемы, требующие от летчика воли, точного расчета всех своих движений, сопровождающихся большими перегрузками. Словом, нашу молодежь надо было еще доучивать.

Зима вступила в свои права. Мороз подрумянил лица. Авиаторы толпились у КП — землянки, наблюдая за пилотированием летчиков в зонах.

Зафыркал, затрещал мотор. Через несколько секунд он уже выл сухим металлическим голосом и, взяв самую высокую ноту, вдруг оборвался. Потом снова по нарастающей пронесся протяжный гул, и из леса, упруго подпрыгивая, выскочил И-16. Не пробежав и четверти аэродрома, с тем легким и стремительным изяществом, какое доступно только маленьким, вертким птицам, истребитель взмыл вверх. Один круг над аэродромом — и он уже на высоте три тысячи метров. Сделав по виражу вправо и влево, летчик убавил обороты мотора и погасил скорость. Теперь, казалось, машина не летела, а висела в воздухе. Потом, крутясь вокруг своей продольной оси, начала штопорить. Сделав четыре витка, самолет замер и пошел в пикирование. Затем легко взмыл вверх, сделав петлю, и тут же без передышки — иммельман, переворот, горку градусов под восемьдесят, поворот через крыло и — пошел на посадку.