Солдаты

— Куда ж им еще? Путь-дорога у них теперь одна — домой. Пускай начинают жить по-человечески, — солидно выкладывал Сенька, взявший в свои руки инициативу в беседе с румынами. — Так и переведи, Бокулей, им.

— А все же куда они идут сейчас? Спроси их, Георге, — сказал Забаров.

Но румыны сами догадались, что хотят от них узнать.

— Акасэ… акасэ![42] — дружно заговорили они.

— Ну, и идите к себе в акасэ, — распоряжался Сенька. — Скажите, я приказал вас демобилизовать.

Забаров и Шахаев не возражали против Сенькиного «приказа».

— Нуй бун рэзбоюл![43] — не унимались румыны.

— О чем это они? — осведомился Ванин у Бокулея.

— Говорят, что война — плохое дело.

— Так это у них война «разбоем» называется? Подходящее названьице. Со стороны Гитлера да вашего Антонеску война и была чистым разбоем. Всю Одессу… Так вот скажите им, Бокулей, что мы пришли сюда всякому разбою конец положить. Так и переведи. И пускай сматываются на все четыре стороны!..

Многие румыны тотчас же сворачивали с дороги, направляясь по домам. Но были среди них и такие, которые боялись идти домой: над ними все еще довлели суровые армейские законы.

В одном месте Бокулей соскочил с коня и закричал:

— Фрате!.. Димитру!..

В солдате, гнувшемся под ранцем, Георге узнал своего родного брата. Это был рядовой стрелок из румынского королевского корпуса, стоявшего в районе Гарманешти против одного из полков генерала Сизова. Еще раньше разведчики со слов Георге Бокулея знали, что брат его Димитру Бокулей был свидетелем расстрела капрала Луберешти. Может быть, поэтому разведчики смотрели на младшего Бокулея с некоторой неприязнью.

— Ну как, отвоевался, гвардеец?.. Как поживает твоя Мама Елена? — спросил Сенька, и выпуклые глаза его налились кровяной мутью, что было явным признаком наступающей грозы. Он холодно предложил отпускную и этому солдату, но Димитру пожелал остаться с братом. И чтобы ему не отказали, быстро поведал разведчикам интересную новость, объяснившую наконец причину того, почему румынские войска прекратили всякое сопротивление.

— Капитуляция, значит? — полюбопытствовал Никита Пилюгин, с удовольствием произнося слово, о существовании которого вряд ли подозревал раньше. — Полная?

— Тут что-то другое, — сказал Забаров, показывая на румынскую газету, которую услужливо сунул ему Димитру Бокулей. — А ну, Георге, переведи! — попросил Федор.

Бокулей стал читать сначала про себя. Разведчики видели, как загорелое, конопатое лицо солдата светлело. Бокулей тряхнул желтой шевелюрой и перевел:

— «В критический для Румынии час я решил для ее спасения прекратить военные действия против объединенных наций, создать правительство национального единства и выполнить волю страны, заключив мир с объединенными нациями. С этого момента все военные действия против Советской Армии и состояние войны с Великобританией и США будут прекращены».

Это было заявление короля Михая.

Забаров заметил:

— Разумно, а как посмотрят на это немцы?

— Они уже бомбят Бухарест. Направили к городу свои войска, — ответил Георге Бокулей. — Вот тут об этом пишут. Говорят, рабочие в Бухаресте восстали против Антонеску и немцев.

— Так… — задумчиво сказал Шахаев, который все время до этого молчал, занятый какими-то своими мыслями. — Так, — повторил он, а сам думал об одном и том же: о румынском коммунисте Мукершану, — парторг знал от начальника политотдела, что Мукершану находится в столице Румынии. — Кто же сейчас в румынском правительстве — Антонеску? — обратился он к Бокулею.

— Создано новое правительство во главе с генералом Санатеску.

— Сатанеску, говоришь? — быстро переспросил Ванин, тщательно подчеркнув умышленно искаженную им фамилию генерала. — А кто он такой, этот Сатанеску, из каких слоев?

— Пишут, что Санатеску находился в оппозиции к фашистскому режиму Антонеску, — ответил Бокулей.

— Сатанеску — Антонеску! — проскандировал Семен. — Не одна ли они пара сапог?

— Как так?

— Что значит — в оппозиции? — не унимался Ванин, теперь уже повернувшись к Шахаеву.

— Оппозиция — несогласно. Значит, этот был не согласен с фашистским режимом.

— А чего ж он раньше не проявил своего несогласия? Антонеску не трогал его, он не трогал Антонеску. Хорошенькое несогласие!.. Нет, дружки, тут что-то того… — и Сенька, пошевелив у своего правого виска пальцами, энергично сплюнул. — Не по душе мне ваше новое правительство, Бокулей! Разобраться в нем надо. Гляди, как бы вас опять не надули!..

— Придет время, народ разберется. Он ведь сейчас очень разборчивый стал, народ, — успокоил Сеньку парторг.

Разведчики замолчали. По обеим сторонам дороги темной стеной стояли запыленные сосны. В кюветах валялись опрокинутые повозки, армейские кухни, убитые лошади, вывалившиеся из черных разбитых ящиков снаряды, противотанковые и зенитные патроны, противоипритные накидки, противогазы, фляги в серых потертых чехлах, кучи винтовок и автоматов; кое-где застряли, накренившись в сторону, темно-рыжие танки с большими черными крестами на бортах.

Где-то высоко над головами разведчиков гудели самолеты. По рокоту моторов они не были похожи ни на русские, ни на немецкие.