Соль земли

Небо над Улуюльем было нежно-синим, чистым-чистым, без единого облачка. Изредка из тьмы неохватных улуюльских лесов в самое поднебесье, распластав в вольном полёте крылья, взмывали крутогрудые беркуты. Они часами висели в синем безбрежном просторе, и казалось, что эти сильные, вольные птицы зорко сторожат тишину и покой Улуюльского края.

Мужчины не подпускали Софью к вёслам. Она то сидела напротив Алексея, исполнявшего работу рулевого, то лежала на жёстких тюках, прикрытых брезентом. Глядя в небо, Софья думала о чём-то неясном, постороннем, не касавшемся её жизни. Ей было просто хорошо. Так бывает хорошо человеку, который долго, мучительно искал свой путь, в поисках его ошибался и, наконец, достиг своего – вышел к цели. Если б можно было зрительно представить состояние её души, то оно сейчас напомнило бы гладкую поверхность озера, которое долго было взбаламученным от сильных ветров и вот улеглось, затихло, озаряя берега лучащимся блеском спокойных вод. Минутами в сознании Софьи вспыхивали, как далёкие зарницы, тихие, но радостные мысли: «Снова Алёша со мной… Всё как прежде… и папа, кажется, переменился… Как здесь красиво! Какой простор и какие леса!»

В городе, в пору горячих хлопот перед отъездом в Улуюлье, она много думала о предстоящей работе. Впервые она приступала к большому и сложному делу самостоятельно. Её очень беспокоило: а хватит ли у неё опыта и знаний, чтобы разобраться в загадках истории? Не подведёт ли она Марину, которая верила в её способности без всяких сомнений? Странно, но как только она встретила Алексея, её беспокойство бесследно исчезло.

Да, ей было очень, очень хорошо! Выпадают же человеку в жизни дни, которые подобны сплошному празднику: душа полна ликования, вокруг всё светится, сияет, земля торжественно поёт птичьими голосами, звоном таёжных ручьёв, шумом леса, весёлым, задорным голосом Алексея, который и существует-то на белом свете ради неё одной.

С того часа, когда они встретились в Мареевке, они ещё по-настоящему не разговаривали, всё откладывали на будущее. Едва появившись, Алексей куда-то исчез и потом вертелся как белка в колесе: готовил лодку, собирал инструменты, доставал через сельпо продовольствие, нанимал рабочих.

Но Софья и не жалела, что все происходит таким образом. Ведь главное она знала, в главном она была уверена: она любит Алексея и он тоже любит её. А с остальным она не спешила. Её даже радовало то, что впереди у них часы сокровенных бесед, часы не испитого ещё счастья.

Во время обеденной остановки они пошли по песчаному берегу вдоль реки. Было знойно, душно, безветренно. Они шли босиком по воде, оставляя на песке отпечатки своих ног. Это было так приятно, что трудно передать. Жара не казалась изнуряющей, тёплая вода ласкала голые ступни осторожными прикосновениями. Когда за изгибом тальниковых зарослей скрылся костёр, вокруг которого сидели рабочие, Софья взяла Алексея за руку.

– Лохматый ты мой, почему ты ничего не расскажешь о себе? Что у тебя на сердце?

Краюхин поднёс её руку к губам и несколько раз горячо поцеловал. Но сказал он совсем о другом:

– Знаешь, Соня, о чём я сейчас подумал?

– Не знаю, Алёша. Но должен был думать обо мне! – Она pассмеялась и, с озорством заглядывая ему в лицо своими большими близорукими глазами, погрозила пальцем: – Думать об ином я тебе не позволяю.

Он оставался серьёзным и на её шутку даже не улыбнулся.

– Ты знаешь, Соня, если б человек в часы болезни мог почувствовать всю прелесть мира, увидеть краски земли, услышать её звуки, он исцелился бы от любой болезни в самый короткий срок.

– С чего это тебя на философские размышления потянуло? – Она усмехнулась, но втайне была раздосадована тем, что он заговорил не о ней.

– Да ты посмотри, Соня, вокруг. Какая покоряющая сила в природе! Кстати, и о сердце. – Помолчав, он сказал: – У меня, Соня, больше нет сердца…

– Как же ты живёшь, Алёша?

– Сердце моё, Соня, деформировалось. Это не сердце, а просто сгусток желаний. Вот какой я чудной на этом свете! – Краюхин скорчил потешную гримасу.

– Сгусток желаний? Каких желаний, Алёша? – Софья обеспокоенно смотрела на него.

– Точнее сказать, одно желание захватило моё сердце. Ты о нём знаешь…

– Улуюлье?

Краюхин кивнул.

– Ты одержимый, Алёшка! Такие, как ты, никогда не живут спокойно, они всё куда-то идут и идут, лохматые, нечёсаные, упорные и в своём упорстве не щадящие ни себя, ни других…

– Возможно, ты и права, Соня. Я не умею смотреть на себя со стороны.

– А жаль!

– Конечно, жаль! Я вполне допускаю, что выгляжу страшилищем.

– И всё-таки я тебя люблю, люблю, чучело моё таёжное!

Краюхин засмеялся весело и заразительно, а Софья обняла его коричневую от загара шею и крепко поцеловала в губы.

– Хорошо с тобой, Соня! – Он ответил ей таким же крепким поцелуем. – А теперь пойдём, Соня, к лодке. Пора ехать.

– Но почему так скоро, Алёша? Побудем ещё минутку одни. – Софья обиженно и просяще посмотрела ему в глаза.

– Ах, Соня, Соня… – Алексей покорно сел на песок. Софья опустилась рядом.

Обнявшись, они посидели недолго, и Краюхин снова стал торопить:

– И всё-таки, Соня, пора идти.