Соль этого лета

Лежу на животе, щекой на песке, пытаясь втянуть побольше воздуха, через травмированное горло. Во рту соль и железо.

И также тяжело, как собака дышит он. Его окровавленное и перекореженное лицо в метре от меня. Губы порваны, на глазах всë отекает.

— Сдохни, мразь! — хриплю, улыбаясь ему яростно.

Сплевывает кровь на песок, зубы сломаны. Глаз не открывается.

Вижу кроссовки Беса.

Встаёт между нами.

— Да отпустите вы его! — пытается убрать Алёна, удерживающие меня руки пацанов.

Её прохладные ладони скользят мне на лоб, потом на горло.

Заломленную руку наконец-то отпускают.

— Пусть лежит от греха, — продолжают держать пацаны.

Глаза Рустама закатываются. Отключился.

Бес делает глубокий вдох.

— Скорую вызывай, Алëн.

Оглядывает пацанов.

— Драки никто не видел, ясно? Кто её начал, тоже никто не видел. Только я.

— Ясно! — встают пацаны, отпуская меня.

— Ушли все.

Хватается за голову.

— Так… Мать твою, Тарханов… Алёна, отойди от него, он в порядке. Рустама, давайте, реанимируйте с Любой. Только ментов нам не хватало!

Присаживаюсь на лавочку, опуская лицо в ладони. На отходняках всë тело трясёт.

Бес садится рядом.

Вокруг Рустама суета. Он приходит в себя. Дезориентированно и тупо моргает заплывшими глазами. Его уводят.

— Ты не имел права замять её избиение, — хриплю я. — Как ты мог?!

— У меня были на то причины. Я не мог его тогда посадить.

— Не могло быть никаких причин! Никаких!! Я не буду у тебя больше тренироваться, — в сердцах заявляю я. — Хочу уйти из команды.

— Это твоё право, Марат. Я дам тебе самые лучшие рекомендации.

Моё сердце ещё раз разбивается. Мне страшно, что авторитет Беса больше внутри меня не будет давать ориентиров.

— По этой ситуации… — продолжает он. — Так как я больше не твой тренер, лещей ты от меня за эту выходку не получишь. И комментариев тоже. Но, если дойдёт до ментов, ты должен говорить, что он ударил первый. У Рустама приличный анамнез, а ты у меня чистый перед ментами. Я буду свидетельствовать, что драку начал он. Понял меня?

— Ты же не можешь его посадить!

— Не мог. Теперь — не принципиально.

— Почему?

— Когда это всё произошло, отец лежал с обширным инфарктом в больнице. Эта новость его бы добила. Я сделал так, как посчитал возможным, чтобы спасти его и дело всей его жизни — школу. А с Рустамом у нас бой на другом «ковре». Может, я и не прав, но это мой выбор и моя ответственность.

«Врата небес», — вспоминаю я уважительное отношение Бессо к родителям. И сколько он нам всегда втирал про это, что мать и отец — это не порицаемо. Особенно Шмелю, тот всегда с родоками в контрах.

— Ясно.

Всë понимаю. Сердцем принять всë равно не могу! Оно кувыркается в груди от мысли, что Алёна пережила жесть. И её никто не защитил.

— Сейчас умойся, пусть девочки снимут побои. Бумаги в «травму» отправят.

— Да, какие побои?! — сплевываю кровь.

— Травма гортани, закрытая черепно-мозговая, пусть ещё напишут что-нибудь. Множественные ушибы тканей. Что там обычно? Они сами знают. Давай…

Киваю.

Мне так внутри тяжело уйти от него сейчас. Хочется, наверное, чтобы убеждал меня, что вариантов не было! Хочется, чтобы его авторитет, который сейчас рухнул во мне вернулся на своё место. Без него пусто. Словно из дома выгнали и идти некуда.

Растерянно глядя ему в глаза протягиваю руку. Он пожимает, ровно глядя мне в ответ.

Это всë?..

Хромая, иду в мед кабинет. Не для того, чтобы меня лечили. Или снимали побои. Я в порядке. А напишут что надо, они и без меня.

Мне нужно просто закрыть эту историю для себя. Самое обидное то, что Алёна во мне не увидела защитника. Только мальчишку… Ничего не доверила! Скрывала, пыталась за спиной что-то там…

Возле крыльца Скорая. Забирают Рустама. Я ухожу в кабинет сажусь на кушетку.

Через минуту залетает Алёна. Поднимает моë лицо, с тревогой бегло осматривает его.

Зажмуриваясь, прижимается губами к брови.

— Я так испугалась! — выдыхает горячо.

— Нет.

Дергаюсь назад от её прикосновений.

В груди сжимается до болевого спазма.

— Не трогай меня. Меня не надо защищать, мне надо показывать, кто тебя обидел. Дальше я сам. Я… — подыскиваю слова. — Я котёнком с тобой могу быть только за закрытой дверью. Иногда. Но если ты во мне больше ничего, кроме котенка не видишь, то…

Говори! — заставляю себя.

— Ничего не получится. Я так не могу и не хочу.

Она растерянно отдергивает руки, делая шаг назад.

— Найди себе мужчину, в которого будешь верить, за спину которого готова будешь встать. Увы, это не я… — теряю голос.

— Марат! — жалобно и виновато прижимает руки к груди.

В порыве дёргается ко мне.

— Не надо! — раскрываю ладони, останавливая еë. — Я ему морду бил, не для того, чтобы твоё расположение получить. Или прощение за хрен знает что!

Она отрицательно качает головой, пытаясь невесомо прикоснуться пальцами к разодранному об часы Рустама уху.

— Я обработаю? Больно…

Это меня вспенивает ещё сильнее.

— Разве это боль? Я несколько дней подыхал от твоего игнора. Что ж ты не «обработала»? Ладно. Мне ничего не надо. Вот, что я хотел сказать.

— Прости меня…

— Слова мне теперь тоже не нужны.

Встаю.