Сокровища Тарантии

— Думай, — милостиво согласился толстяк. — Только прости, снимать тебя с цепи мы пока не будем. Железо — оно думанью способствует. Пойдем, Ламасар. Пускай наш юный друг размышляет. Не будем мешать.

Доран и звероподобный ту ранец вышли. Дверь оставили приоткрытой — замечательно!

Придется доказать вам, господа разбойнички, что и поддельные асиры не лыком шиты.

* * *

Обычному человеку почти невозможно освободиться из тонких кандалов—браслетов, схватывающих запястья — мешает косточка большого пальца. Некоторые умеют выворачивать сустав так, что он уходит в глубину кисти, однако я подобным талантом не обладаю. Слишком больно. Я владею гораздо более серьезным достоинством: способностями Карающей Длани.

Посмотрите на лапу собаки ПАН волка и кисть руки человека. Разница заметна? Нацепите на волка хоть десяток кандалов, он их сбросит — железные браслеты соскользнут с лапы по шерсти, им ничего не помешает. Волчья лапа несколько тоньше людской длани, а когда я превращаюсь, кости вытягиваются. Я и в человеческом обличье невысок ростом, в отличие от большинства сородичей, да и в ипостаси зверя выгляжу как не слишком крупная, мохнатая, поджарая и длиннолапая собака темно-серого цвета с черной полосой вдоль хребта. Можно запросто перепутать с охотничьей лайкой, какие водятся в Нордхейме.

Одно плохо — злодеи-похитители во главе с жирным Дораном сняли с меня только колет, оставив сапоги, штаны и нижнюю рубаху.

Это очень неудобно. Обычно, оборотень перед превращением в волка полностью раздевается, чтобы не запутаться в одежде — верхнее облачение человека, как известно, превращаться в волчью шкуру никак не может. Придется повозиться...

Я упоминал, что умею менять ипостаси очень быстро. Дело в том, что среди ближней и дальней родни моего обширного семейства, среди предков, почти не было людей. А оборотни, в чьих жилах течет больше четверти человеческой крови мучаются с превращением долго, до трех квадрансов. Если предков-людей больше половины — способности Карающей Длани теряются навсегда и детям уже не передаются. Поэтому главный закон нашего народа требует заключать браки только между сородичами: нашей расе необходимо сохранить данное богами наследие.

...Лапы выскользнули из металлических колец мгновенно и безболезненно, будто маслом намазанные. Я шлепнулся набок, с трудом поднялся на все четыре ноги, и начал раздирать клыками тесную льняную рубаху. Получилось. Освободиться от штанов оказалось еще проще — сами сползли, за полной невозможностью держаться на волчьем туловище. Встряхнулся, будто после купания. Огляделся. Принюхался. Теперь можно полагаться на недоступные человеку обострившиеся чувства.

Пахнет в подвале нехорошо. Крысами, кровью (человеческой, между прочим), подгоревшей едой, но не трактирной, а приготовленной где-то здесь. Очень хотелось бы узнать где именно "здесь". На подвалы "Черного быка" не похоже. Надо думать, меня перетащили в одно из близлежащих зданий.

Отправлюсь на разведку. Так или иначе в нынешнем виде у меня гораздо больше преимуществ. И не узнают, и не поймут, откуда в доме появилась очень похожая на молодого волка серая зубастая собака. В лучшем случае выгонят, в худшем — придется пустить в ход клыки. Насколько я знаю, даже лучшие бойцы человеческой породы слабо представляют, как справиться с нападающим животным.

Приоткрытая дверь. За ней мрачный коридор, но теперь я прекрасно вижу в темноте. Сквозняком тянет слева, значит там выход. Направление выбрано.

Понятно, что я нахожусь в подвале очень старого здания. Такие постройки пахнут особенной, кисловатой затхлостью — помесь запаха плесени, пыли, сырости и подгнивших пергаментов. По сторонам коридора еще несколько дверей, все плотно закрыты, видны ржавые замки. Лестница наверх.

Ступая тише самой боязливой мышки я поднялся, обнаружив вход в дом. Толкнул лапой дверь. Пустая комната—зала, из нее три выхода. От самого дальнего пахнет уличной пылью и ароматом распускающихся весенних цветов. От ближнего — вином и человеком. Из щели между дверью и косяком льется желтоватый свет. Голоса. Люди разговаривают.

— ...Думаешь, скажет?

— А куда ему, бедняге, деваться? — судя по медленной, с откровенной ленцой, речи, отвечал толстяк Доран. — Парень преизрядно напуган, а если Ламасар применит свое редкое искусство, асир не то, что говорить, петь начнет. Голосисто. Как бы весь квартал не перепугал.

— Методы у тебя, однако...

— А у тебя — другие? Жизнь штука тяжелая, ради правды приходится идти на сделки с совестью. Жаль, мальчишку, но... Сам понимаешь.

— Хорошо, оставим пока твоего асира, — второй голос был хрипловат и самоуверенно спокоен. — Я не уверен, что нам удастся провести Латерану. Одно дело водить за нос городскую стражу, и совсем другое — барона Гленнора.