Сокровища чистого разума

Артемида, несмотря на уговоры сестры, отправилась в тот переход. И поймала страшный Знак в минуту великого триумфа Алоиза. В те мгновения, когда изумлённые свидетели рукоплескали экспериментатору, когда восхищённо кричали, не отрывая глаз от прогуливающегося по открытой палубе Холя, в те самые мгновения Артемида корчилась от сжигающего изнутри огня. В шаге от тех, кто мог её спасти. В одном-единственном шаге… И это обстоятельство едва не свело Алоиза с ума. Рыдая над телом любимой, он винил себя во всём: в том, что познакомился, что женился, что увлёк своими экспериментами… Рыдая, Холь называл себя убийцей и в тот же вечер попытался застрелиться: верный Тогледо чудом успел перехватить пистолет.

Триумф обернулся кошмаром.

Похоронив Артемиду, Алоиз на три месяца заперся в психиатрической клинике. Приехал сам, как говорил потом, в надежде никогда не выйти, но профессор Кильман сотворил небольшое чудо: не вернул Холю интерес к жизни, зато снял жажду смерти. Алоиз перестал помышлять о самоубийстве и стал затворником, потеряв интерес и к светской жизни, до которой всегда был охоч, и к науке, бывшей некогда его страстью. Прежний Холь закончился. Душу его поделили меж собой Пустота и страшный Знак, а коллеги по клубу Заводных Игрушек лишь вздыхали, припоминая яркие, смелые теории луегарского гения. И неизвестно, где пребывал бы сейчас инженер, не случись у Вениамина Мритского серьёзных проблем с трибердийцами.

Убедив себя, что Камнегрядка скрывает невиданные запасы валериция, неугомонный Веня вторгся в Трибердию, рассчитывая отрезать соседей от пустынных, но, видимо, невероятно богатых земель, и тем накликал большую войну. Обалдевшего от такой наглости губернатора Берди совершенно неожиданно поддержал хитрый лис – губернатор Рубен, которого давно тревожил набравший солидную мощь олгеменский фанатик, и спустя всего две недели после вторжения ситуация для Вениамина обернулась катастрофой. Бегущая армия на севере, мятеж на западе и два покушения в течение недели наглядно продемонстрировали губернатору ошибочность принятых решений. Вениамина, разумеется, поддержал Борис Брангийский – все-таки зять, – но воевать с Триберди и Лекрией умный лесовик отказался наотрез, выставил экспедиционный корпус против мятежников на западе Мритии, что позволило Вениамину вздохнуть свободнее, и занялся дипломатией, пытаясь уговорить северян не уничтожать непутёвого родственника. В конце концов Борису и его союзнику, губернатору Прульскому, удалось кое-как восстановить мир и спасти Мритию от оккупации. А Вениамин, власть которого несколько недель висела на волоске, отправил семью на тихую Луегару.

И в большой дом Холя вошла женщина, как две капли воды похожая на погибшую Артемиду.

«Ты не представляешь, как тяжело мне приходилось в первые дни, – признавался потом Алоиз. – Глядя на тебя, слыша твой голос, твои шаги, ощущая твой запах – я видел, чего лишился. Я снова и снова обращался к прошлому и с ужасом понимал, что болезнь возвращается. Я начал терять себя. Начал ненавидеть себя. Подумывал о самоубийстве. Но однажды заглянул в твои глаза и увидел в них отражение своей боли…»

Их связь не могла не случиться. Не имела права не случиться. Несчастные и одинокие, они робко потянулись друг к другу, опасаясь ошибиться. Опасаясь быть отвергнутыми. Безумно боясь не найти того, чего требовали их души.

И ещё сильнее боясь найти.

Вскоре после приезда Агафрены Холь изменил привычке бриться лишь раз в неделю и стал переодеваться к ужину. В его руках вновь появились газеты, затем научные журналы, а затем Алоиз вывел Агафрену в свет, заказав ложу на шумную театральную премьеру. Инженер на глазах избавлялся от остатков депрессии и мечтал об одном: чтобы проблемы у Вениамина продолжались как можно дольше.

Они оба знали, что одними лишь походами в театр их связь не ограничится.

И они оказались правы.

И потому второй сын Агафрены получился тёмно-русым. Как говорила она, в мать.

– Тебе не кажется, что Веня начал что-то подозревать? – спросила Агафрена, когда у них вновь появилось время на отдых. Спросила, отдышавшись, сполна насладившись сладостью пережитого, лёжа на руке инженера и чувствуя её доброе, мягкое тепло.

– Со мной он ведёт себя, как всегда, – подумав, ответил Холь. Однако в голосе легко, едва заметно прозвучали тревожные нотки. Он боялся не за себя – за неё. Он сам был полон сомнений, но оберегал от них любимую. – Почему ты решила, что Веня знает?

– Появилось чувство… Пару раз ловила на себе его взгляд… – Агафрена медленно намотала на палец кудрявый локон. – Понимаешь, он меня любит, это правда: он действительно меня любит. Я его ненавижу, а он любит. И раньше я видела в его глазах боль. Всегда видела, даже когда он делал какую-нибудь гадость, когда ругал, когда оскорблял. Вениамин жил с болью, его очень ранила моя нелюбовь, но теперь… теперь я стала замечать злобу.

– Чувства умирают.

– Но моя ненависть к нему не прошла.

– Любовь тоньше, – вздохнул Алоиз. – Бывает, что она чернеет без взаимности. А ещё бывает, что она лишь маскирует зло.