С этими словами он невозмутимо залез к себе за пазуху, сосредоточенно покопался там, бережно достал какую-то грязную тряпицу, неспешно развернул ее, извлек еще одну тряпицу, правда, побелее цветом, зато в каких-то бурых разводах и полосах.
– Ты уж не серчай, княже, что я тут чумазым исподним похваляюсь, – виновато заметил десятник. – Но боле писать не на чем было. Пришлось на себе рубаху разодрать да кровью накарябать.
– Своей?!
– Зачем своей, – благодушно пожал плечами детина. – Чай у нас три ворога под рукой было. Им она уже все равно без надобности, а так в дело пошла. Читать, что ли ча? – и вопросительно посмотрел на Константина.
– Читай, – кивнул тот.
Живич откашлялся, нахмурился, потом осторожно, по складам, произнес первое имя:
– Ху… ху… юк.
Воевода, не удержавшись, фыркнул, царь крякнул, а детина, смущенно посмотрев на них, пояснил:
– Разов пять я его переспрашивал. А он все одно талдычит. Пришлось так и написать.
– Что-то я чингизидов с таким именем не припомню, – разочарованно протянул Константин. – Хотя, погоди-ка, – он наморщил лоб, прищурился и удовлетворенно кивнул. – Ну, точно – Гуюк. Так, с одним разобрались. Кто следующий?
– Хай… хай… дар, – тоже с запинкой произнес Живич и вновь робко покосился на государя – правильно он сказал или опять ошибся?
Ага, раз молчит, значит, все верно.
И уже более уверенно принялся читать дальше:
– Бури, Кадан, Менгу.
– А Кулькана там не было? – спросил Константин.
– Был и Кулькан, – уверенно кивнул Живич и тут же настороженно осведомился: – А откель тебе это имечко ведомо?
Вячеслав выразительно постучал себя согнутым пальцем по лбу:
– Ты думай, десятник, когда говоришь. А когда спрашиваешь – тем более. И кто перед тобой сидит – тоже не забывай.
Живич сокрушенно вздохнул и честно повинился в собственной глупости:
– После виденного я уж и в разум не возьму – кому верить, а кого стеречься надобно.
– Ладно, – махнул рукой Константин, прощая, и, после некоторой заминки, с видимым трудом уточнил: – Ты Святозара сам видел?
– Так он там один, почитай, и был из наших-то. Подле него пяток басурман, и все. Как тут не разглядеть?
– Может, веревок на руках не увидел? Далеко все-таки, – предположил Вячеслав.
– Так он рукой куда-то вдаль указывал. Нет, воля твоя, воевода, но связанным он не был.
– Довольно! – с болью в голосе выкрикнул Константин, пресекая дальнейшие расспросы. – Награду ты, сотник, честно заслужил. Но о ней говорить не время. Теперь мне…
– Десятник я, – опасливо – все ж таки царю перечит – тем не менее поправил Живич.
– Раз государь сказал сотник, значит – сотник, – заметил Вячеслав.
– Благодарствую, конечно, царь-батюшка, – поднялся во весь богатырский рост новоявленный сотник. – Но лучше бы ты бы меня иным одарил, что тоже в твоей воле. А уж я отслужил бы на славу.
– Чего же ты хочешь? – ровным голосом спросил Константин.
– Дозволь мне в твоем головном полку быть, когда сечу с басурманами учнешь. С их дозором у меня не сказка, а так – присказка получилась. Уж больно мне за Яик спрос учинить с них охота, – пробасил Живич. – А там хоть сотню поведу, хошь, как и прежде, – десяток. Тут мне все едино.
– Хорошо, – кивнул Константин. – Будешь ты в сече в первом ряду. Обещаю. А теперь иди. Да про Святозара там…
– Нешто я дите какое? – даже обиделся Живич. – Чай на плечах кака-никака глава имеется. Потому и просил тебя воеводу удалить. Я-то, знамо дело, промолчу, а за кого иного ручаться не стану, – и он с подозрением покосился на Вячеслава.
Тот неодобрительно засопел, но вслух выражать свое негодование не стал – уж очень нелепым было это обвинение в возможной болтливости. Вместо этого произнес:
– Как выйдешь, сверни налево и по тропке прямиком. Спросишь, где воеводу Пелея найти, – сумрачно добавив: – Рязанского полка больше нет, Ряжский ушел, значит, Ольговский первым встанет. В нем ты и будешь.
Живич давно ушел, но Константин продолжал сохранять мрачный вид и по-прежнему молчал, сосредоточенно размышляя о чем-то своем. Воевода прошелся по комнате раз, затем другой, но друг так и не разжал рта. Пришлось брать инициативу на себя.