Сокол против кречета

Гораздо чаще Субудай, не желая тратить слов попусту, удостаивал хана простым молчаливым кивком – если был согласен с его решением, или неодобрительным хмыканьем. Правда, последнего не случалось давно, года четыре, если не все пять.

Однако сполна насладиться триумфом Бату не пришлось. В юрту вновь вошел турхауд, который почтительно доложил о том, что прибыл еще один гонец, на сей раз от Шейбани. Брат сообщал, что дозоры, высланные, согласно повелению Бату, далеко на восток вдоль Камы, на обратном пути встретились со странным обозом, который сопровождала пешая тысяча урусов.

Странным, поскольку те везли на своих санях множество пушек, но стрелять из них почему-то не стали. Взять их лихим наскоком не получилось, потому что стрелы урусов, выпускаемые из их железных луков, летят гораздо дальше, чем монгольские, и перебить этих людей, находясь на безопасном расстоянии, не получается.

Однако тысячник, который командовал всеми дозорами, решил не упускать урусов, а сам тем временем послал гонца к Шейбани с вопросом, что ему делать дальше. Тот повелел удерживать их и дальше и тут же известил брата.

– Вечное небо сегодня решило до конца излить на меня свою благодатную синеву, – заметил Бату Субудаю, выяснив все подробности у гонца.

Мало того, что со стороны степи к нему движется Бурунчи, так вдобавок сами урусы попали в ловушку. Трудно сказать, откуда вообще взялись у них эти пушки, но в том, что они везли их к своему царю Константину, сомневаться не приходилось. Теперь же получалось следующее. Во-первых, это страшное оружие не получит каан урусов, потому что – это как раз во-вторых – их получит джи-хангир.

– Сколько в том обозе саней с пушками? – уточнил Бату у гонца.

– Они накрыты, поэтому трудно сказать, во всех ли санях там пушки, – ответил простуженным голосом монгол.

– Ну а самих саней, – нетерпеливо уточнил Бату.

– Если каждый палец в моей руке был бы рукой, я все равно показал бы все до одной, – ответил тот.

Хан даже присвистнул. Это было впятеро против того, сколько ему вез Бурунчи.

– Завтра на рассвете ты с двумя моими сотнями поедешь обратно к Шейбани. Передашь, что джихан-гир повелевает ему во что бы то ни стало забрать у урусов эти пушки и немедля везти их сюда, – медленно, чеканя каждое слово, произнес Бату. – Ты все понял? – И потребовал: – Повтори!

Выслушав собственное повеление из уст гонца, хан дополнил его:

– Если Шейбани не хватит той тысячи, пусть он бросит на урусов еще одну или даже две тысячи воинов, но не отступает, пока не добьется победы.

Оставшись один, Бату наконец-то с кряхтением кое-как сполз с золотого трона, несколько минут постоял в задумчивости, разминая затекшую спину, и тоже вышел. Все-таки в той бедной юрте ему было гораздо уютнее. Он даже и здесь неосознанно копировал своего деда.

Глава 12 У каждого свой жребий

Ты, правда, слишком груб и вздоришь с ним

Без перерыва с самого приезда.

Напрасно думать, будто резкий тон

Есть признак прямодушия и силы.

Уильям Шекспир

Три дня провели послы в ставке монголов. Пестерь теперь был более сдержан в речах, стараясь не допустить никаких оплошностей, хотя хан всячески вызывал его на откровенность, заходя то с одной, то с другой стороны. Чтобы вывести посла урусов из себя, Бату на третий день даже выложил на стол переговоров, хотя правильнее было бы сказать – на дастархан[82], постеленный прямо на кошму, то, что он до поры до времени приберегал.

Хан сознательно выбрал для этого время трапезы, чтобы не мешало жесткое сиденье трона, порядком надоевшее степняку. По-прежнему за спиной у каждого из пирующих русичей стоял турхауд. Чашки с вареной бараниной поменяли уже в третий раз, и Бату решил, что пора настала.

– Я говорил, что пришел на эти земли вовсе не из жажды их завоевать, – благодушно произнес он, не глядя в сторону Пестеря, хотя было ясно, что ханская речь предназначена в первую очередь для него и остальных послов. – Мои люди не зря называют меня Саин-хан, что означает справедливый. Вот ради того, чтобы восстановить справедливость на этих землях, я и пришел. Разве справедливо, когда два сына одного отца получают совсем разное наследство – один все, а другой ничего?

– Может быть, и нет, – Пестерь сразу сообразил, в чей огород может полететь этот увесистый камень. – Но я думаю, что это дело только самих сыновей. Пусть они разберутся полюбовно и решат – по совести ли была проведена дележка.

– Они и решают. А меня хан Мультек как раз и пригласил в качестве судьи, – пояснил Бату. – Что же до Руси, то я и тут вижу, что каан Константин поступил неверно, отдав все свое добро сыну Святославу, в то время как у него есть еще один сын – Святозар. Чем он хуже? Думаю, что будет только справедливо, если он отдаст половину всех своих земель вместе с Рязанью младшему сыну.