«Сокол-1»

Не откладывая в долгий ящик, Лев взялся писать ответ Студенникову. Ему не терпелось поделиться с друзьями радостью, доложить им о своем большом успехе. Он вытащил из планшета острозаточенный карандаш, вырвал из блокнота чистый лист, но только начал писать, как вздрогнул от неожиданно громко заговорившего после перерыва репродуктора: 18 июля в Испании вспыхнул военный мятеж против республики. Мятеж произошел по сигналу радиостанции мятежников «Над всей Испанией безоблачное небо». По радио к трудящимся республики обратилась член Политбюро Коммунистической партии Испании Долорес Ибаррури…

Экзамен, письмо от друга — все, чем еще секунду назад жил Шестаков, ушло на второй план.

«Пока ты был в небе, кое-что произошло…» — всплыли в памяти слова командира.

К чему он это сказал? Просто, чтобы ввести меня в курс дел, или?.. Фашизм наступает, рвется к власти. В Германии он уже утвердился. Теперь очередь за Испанией? Нет, никогда! Эх, если б можно было помочь республиканцам! Но как? Ведь Испания так далеко…

Так размышлял в тот день, 18 июля 1936 года, двадцатилетний летчик-истребитель комсомолец Лев Шестаков. И придет сокровенный час, когда он, побуждаемый высоким долгом патриота-интернационалиста, подаст рапорт с просьбой направить его добровольцем в Испанию, чтобы в ее небе скрестить огненные трассы с ненавистным франкистско-фашистскими летчиками.

Это случится ровно через год.

«…Политически грамотен, идеологически устойчив, морально выдержан. Имеет пять благодарностей. Инициативный, целеустремленный. Внешний вид и выправка хорошие. В эскадрилье пользуется большим авторитетом. С командирами откровенен, с товарищами общителен.

По командирской и марксистско-ленинской подготовке успевает хорошо. Техника индивидуального пилотирования, групповая слетанность, стрельбы по наземным и воздушным целям — отлично. Глубоко знает штурманское дело и материальную часть самолета. Подлежит к продвижению на младшего летчика»»

С такой характеристикой в июле 1937 года Лев Шестаков прибыл из Киева в Москву. С ним вместе его товарищи: Зубарев, Буряк. Доброницкий, как и он, — романтики, парни с открытым и мужественным сердцем.

Впрочем, таких в гостинице ЦДКА собралось много. Веселые, жизнерадостные, боевые, готовые, как говорится, самому черту рога сломать.

О том, куда и зачем едут — разговоров не было. А когда к одному из ребят пришли знакомые и спросили, а зачем их столько собрали в Москве, в разговор вмешался плотный, круглоголовый, с большими рабочими руками летчик:

— Долгоносик на полях появился. Травить будем.

«Долгоносик с фашистским крестом на спине», — подумал про себя Шестаков. Ему понравился ответ этого степенного, рассудительного пилота. Он решил познакомиться с ним.

— Платон Смоляков, — представился тот, — бывший донецкий шахтер, затем — воспитанник Качи.

— Лев Шестаков, бывший донецкий слесарь, воспитанник Ворошиловградского училища.

— Выходит, земляки. Только вот летать учились в разных местах — я над морем, ты — над терриконами.

— Ты над морем, говоришь? Это же отлично. Там ведь тоже море. И меня еще будешь учить…

— Согласен, по рукам!

Смоляков так сжал кисть Шестакова, что тот чуть было не присел.

— Ну и силища!

— Да и ты, посмотрю, ладно скроен, крепко сбит…

Парни быстро поняли друг друга, сошлись, подружились.

Вечером они поспешили на Красную площадь. Не спеша, словно набираясь сил, ступали по ее брусчатке, затаив дыхание, следили за сменой караула у Мавзолея Ленина.

— Придется ли вернуться сюда? — задумчиво спросил Платон.

— Иначе быть не может. Обязательно вернемся!..

Они хотели поближе познакомиться с Москвой, но уже утром следующего дня переодетые в гражданское следовали поездом в Ленинград.

Там их посадили на теплоход «Кооперация», который тут же отправился в дальний рейс.

— Видимо, события принимают крутой оборот, — прокомментировал такую оперативность с их отправкой Шестаков.

— Пожалуй, что так оно и есть, — согласился с ним Платон.

За короткое время общения со своим новым другом Смоляков успел заметить в нем склонность к анализу, стремление проникать в самую суть явлений, находить всему объяснение, и он еще больше потянулся к нему, привязался всей душой. Сам-то он родом из глухой белорусской деревни Буда, — рубаха-парень, как любил говорить о себе, благо бог не обидел ни здоровьем, ни силой.