Во-вторых, – сказал я, – она не должна была целых два месяца отбывать наказание в полной мере, пока тюремное начальство не обнаружило ее состояние. – Это попало в точку, директор молчал долго: – У вас есть доверенность на ведение дела этой женщины? – спросил он. – Да, сказал я. – Как я уже говорил, мы довольны Ингер и обращаемся с нею соответственно, – заговорил директор, и опять стал высчитывать, чему они ее научили, – мы, говорит, научили ее даже читать и писать. И дочку, ее тоже пристроили у кого-то и так далее. Я разъяснил, какова обстановка в семье Ингер; двое малышей, наемная работница для ухода за ними, и так далее. – У меня есть заявление от ее мужа, – сказал я, – оно будет приложено или к заявлению о пересмотре дела или к ходатайству о помиловании. – Покажите мне это заявление, – сказал директор. – Я принесу его завтра в присутственные часы, – ответил я.
Исаак сидел и слушал, это было поразительно, какое-то приключение в чужом краю. Он не отрывал глаз от губ Гейслера.
Гейслер продолжал рассказывать: – Я пошел к себе в гостиницу и написал заявление, писал как будто от тебя и подписался Исаак Селланро. Но ты не думай, что я написал хоть слово насчет того, что они неправильно поступили в тюрьме. Даже и не намекнул. На следующий день я отнес документ. – Пожалуйста, садитесь! – сейчас же сказал директор. – Прочитал мое заявление, изредка кивая головой, и, в конце концов, сказал: – Прекрасно. Но оно не годится для пересмотра дела. – Годится вместе с дополнительным заявлением, которое у меня тоже имеется, – сказал я и опять цопал в точку. Директор поспешно ответил:
– Я обдумывал это дело со вчерашнего дня и нахожу достаточные основания для возбуждения ходатайства за Ингер.
– Которое вы, господин директор, при случае, поддержите? – спросил я.
– Я дам отзыв, хороший отзыв. Тогда я поклонился и говорю:
– В таком случае, помилование обеспечено. Благодарю вас от имени несчастного мужа и покинутой семьи.
– Я думаю, нам незачем запрашивать дополнительные сведения с места ее родины, – спросил директор, – вы ведь все знаете?
Я отлично понимал, почему все должно было происходить, так сказать, втихомолку, и ответил:
– Сведения с места только затянут дело.
– Вот тебе и вся история, Исаак. – Гейслер посмотрел на часы. – А теперь к делу! Можешь ты проводить меня на медную скалу?
Исаак был камень и чурбан, он не мог так мгновенно менять тему, и весь полный мыслей и изумления принялся расспрашивать. Он услышал, что ходатайство направлено к королю и будет рассматриваться в одном из ближайших заседаний государственного совета.
– Чудеса! – проговорил он.
Пошли на скалу, Гейслер, его провожатый и Исаак, и пробыли там несколько часов; за это короткое время Гейслер прошел по месторождению медной жилы, прихватил еще порядочный кусок камня и наметил вехами границы участка, который намеревался купить. Он был торопыга. Но отнюдь не дурак, быстрые суждения его были удивительно уверенны.
Вернувшись на хутор – опять с мешком образцов камней – он достал письменные принадлежности и сел писать. Но он занимался не только писаньем, а по временам и болтал:
– Да, Исаак, очень уж больших денег за скалу ты сейчас еще не получишь, но сотню-другую далеров я тебе дам! – Он опять принялся писать. – Напомни мне посмотреть твою мельницу перед уходом, – сказал он. Потом заметил синие и красные линии на ткацком станке и спросил: – Кто это нарисовал? – А это Елисей нарисовал лошадь и козла; за неимением бумаги он малевал своим карандашом на станке и на других деревянных вещах. Гейслер сказал: – Это совсем недурно сделано! – и дал Елисею мелкую монетку.
Гейслер пописал еще немножко.
– Должно быть здесь скоро появятся и еще новые хуторяне?
На это провожатый его сказал:
– Да, уж начали появляться.
– Кто же?
– Да вот хоть бы первый, в Брейдаблике, как его называют, Бреде из Брейдаблика.
– Ну, уж этот! – презрительно фыркнул Гейслер.
– Да, да, а потом купили участки еще двое.
– Да годятся ли они на что-нибудь! – сказал Гейслер. И заметив в эту минуту, что в комнате двое ребятишек, притянул к себе маленького Сиверта и дал ему монетку. Удивительный человек этот Гейслер! Только вот, глаза у него стали побаливать, края век подернуты как будто красным инеем. Это могло быть от бессонных ночей, а еще бывает и от крепких напитков. Но не похоже, чтоб он находился в упадке; о чем попало, он вероятно все время думал о лежавшем перед ним документе, потому что вдруг схватил перо и опять написал несколько строчек.
Но вот он как будто кончил. Он обернулся к Исааку:
– Да, как я уже говорил, богачом ты от этой продажи не сделаешься. Но впоследствии может оказаться и побольше. Мы так и напишем, что впоследствии ты получишь еще. А две сотни можешь получить сейчас.
Исаак не особенно понимал, в чем дело, но двести далеров, это во всяком случае, опять-таки чудо и огромная сумма. Он соглашался получить ее только на бумаге и не собирался, разумеется, получать наличными, но пусть уж будет так, у Исаака было другое на уме, он спросил:
– А вы думаете, ее помилуют?