Я улыбаюсь. В душе покой, будто я и в самом деле летала под облаками. Ощущаю в себе спокойную силу и уверенность. А чувство времени пропало, как остановились часы — если бы мне сказали, что прошел час или два, я бы не удивилась. Что это было вообще?
— Все хорошо! — отвечаю — пойдем? Больше уже так не будет.
Я поворачиваюсь, и ветер, который только что поддерживал, начинает меня беспощадно терзать, как в обиде, что я решила уйти. Пытается закружить меня и повалить, не получается, и тогда задирает мой плащ выше головы, захлестывает лицо тканью как волной — ой, задохнусь сейчас! Пытаюсь выпутаться, расстегнуться — вдруг дышать легко, и перед глазами свет, а плаща на мне нет уже, сорвало с плеч, кружит в воздухе, как большую птицу! И юбку закинуло на плечи, поспешно одергиваю, прижимаю у ног — все равно, настроение такое радостное, ну просто петь хочется, я не огорчилась потере, а улыбнулась, ну что за ветер-хулиган, нравится ему женщин раздевать? Небольшая это плата за то, что было — память полета, ощущение покоя и внутренней силы, остались со мной.
— Спасибо! — говорю я моему Адмиралу — и тебе, Валя, спасибо, что привел нас сюда. Запомню это место и этот день. Придем сюда снова, когда будем в Москве.
Отошли мы от края, я на Юрку с Лючией смотрю — как дети, придумали новую игру! Римляночка наша свой плащ скинула на траву, увидев что со мной случилось, шляпку там же оставила, и теперь изображает мерилин (слышала я уже, что это), сама додумалась, или Смоленцев надоумил? В отличие от той блондинки, притворяется скромницей, юбку честно пытается удержать, изо всех сил — зная, что охальник-ветер все равно одолеет, подол на голову задерет, раньше или позже, так в том и игра, "я не виновата, это дует так"! И лишь отбегут от откоса, смеясь, она платье одернет, и по новой! Ну взрослые ведь люди, на войне смерти в глаза смотрели! Оттого и хочется сейчас напряжение сбросить — а чем игра плоха? Уж всяко лучше, чем пьяные оргии у "их высокородий", дядя Саша рассказывал, как золотопогонники гуляли! И Лючия перед законным мужем свои стройные ножки в шелковых чулках и вполне приличное нижнее белье показывает (шелковое, очень дорогое, вместе покупали — и на мне сейчас такое же), а не танцует голой на столе перед фрицевским офицерьем (а вот это в оккупированном Минске видела я уже сама!). Так что пусть наиграются, молодожены — однако, хорошо что местных нет, Мазура с Финном, те еще не так понять могут. Озорство вдруг заиграло — а может и мне рядом встать? Нет, все же стесняюсь — хотя наедине, чтобы только я и мой Адмирал, не возражала бы!
В небе гремит. Странно, здесь ветер от реки, с северо-востока — а тучи надвигаются с запада. Опять гроза, как в прошлом году, когда я и Михаил Петрович были застигнуты непогодой на ВДНХ? Что ж, теперь всем вместе придется бежать, где беседку найдем, чтобы укрыться, как в тот раз? И зонтика у меня с собой нет.
Валька вернулся, с моим плащом — все кусты облазал, пока нашел, закинутый в заросли, шагах в ста. Спасибо огромное — раз погода портится, плащ мне очень пригодится! Надевать пока не стала, через руку перекинула, духота в воздухе висит, как обычно перед бурей, весь западный горизонт тучи закрыли, в лучах солнца выглядевшие особенно темными и страшными. Подошли Юрка с Лючией, итальянка сплела венок из полевых цветов, надела на голову вместо шляпки. И мы начали отступление по пустынному Воробьевскому шоссе.
За девять дней отпуска, там и не выходило у меня почувствовать, что мир, нет уже войны —
Пыльный предгрозовой вихрь настиг нас, когда автобусная остановка была уже видна. Мужчины схватились за фуражки, опуская ремешки, я за шляпку, у Лючии слетел венок, затрепало волосы фонтаном вокруг лица, все наши одежды захлопали парусами. Ой, какая буря скоро начнется!
— Сейчас небесная артиллерия ударит, и мы все промокнем — сказал Валька — бежим, вдруг на автобус успеем!