Страшную весть привез полковник Танаги, командир базировавшего по соседству японского авиасоединения. Родин смотрел на невысокого, но словно скрученного из канатов японского офицера. Слушал его суховатую, без внешних признаков эмоций речь. А как же по-другому? Самурай, он и в Африке - самурай. Вот полковник вынул из-за отворота мундира скрученный трубочкой лист рисовой бумаги и начал нараспев читать. 'Хоку. Песнь по погибшим. Вот как нам довелось встретиться полковник Танаги. В воздухе были рядом. По одним объектам работали. Да и на земле всего в десятке километров друг от друга были. А встретились только сейчас'.
Летчики, штурманы, стрелки, все кто собрался на праздничный ужин, а теперь слушали японского офицера, находились в каком-то оцепенении. Слишком резким оказался переход от праздника к скорби. И ведь скорбели и переживали искренне. Это для Сергея, привыкшего в своем мире и времени к крови и ненависти, все произошедшее было делом на войне вполне обычным, а для остальных - это было чем-то из ряда вон выходящим. Этот мир еще не знал ни бомбардировок Дрездена, ни Хиросимы. Здесь ещё не было кошмаров Вьетнама и ракетно-бомбовых ударов по сербским городам. Здесь не было Великой Отечественной войны - и дай-то Бог, никогда не будет. Умышленное массовое убийство мирных жителей и раненных! Это не укладывалось в сознании. В это было просто невозможно поверить!
Массовый ступор закончился массовым же митингом. Способность и потребность устраивать митинги по любому поводу до сих пор поражали Родина, не смотря на всю его адаптацию к местной реальности. Это наследие предков, пошедшее от народных собраний и вече? Или появившиеся возможность и право совместно обсуждать важнейшие вопросы и давать им свою оценку? Этого он до сих пор так и не понял. Хотя и участие принимал, и речи толкал, и резолюции подписывал. Но сейчас появилась возможность вполне обоснованно в этом не участвовать. Ведь надо кому-то и за гостем присматривать! Тем более что Сергей был единственным в бригаде, кто не только научился понимать японцев, но и даже мог немного говорить на языке божественной Ниппон. То, что он не освоил японский в совершенстве, с его-то возможностями памяти, объяснялось элементарной ленью и плохо скрываемым желанием со всем миром говорить только на своем родном, великом и могучем. Хотите, мол, с нами общаться - учите, не хотите - ну и Аматэрасу с вами!
Обменялись с полковником, который до этого с видом краснокожего вождя, по крайней мере, с той же невозмутимостью, наблюдал за происходящим, положенными поклонами и приветствиями. Некоторое отступление от установленных правил было награждено искренним удивлением полковника. Бледнолицый заговорил! Он не только говорит, он еще и двигаться умеет! Но шутки - шутками, протокол - протоколом, а два летчика всегда найдут общий язык. Небо - оно ведь объединяет. Оно одно на всех. И те, кто в это небо поднялся не по приказу, а по зову сердца - родственные души, на каком бы они языке не говорили. Хотя вцепляться друг другу в глотки и рвать на части, в этом же самом небе, это им не мешало.
Танаги был личностью интересной. Командир отдельной авиабригады четвертого авиакорпуса армейской авиации. Так сказать, потомственный самурай, черт знает в каком поколении. А это имело в процессе общения свои и плюсы и минусы. Плюсом являлась необходимость вежливо поддерживать вежливо начатый разговор. Минусом - отношение к белым вообще, и к русским в частности. Этакое тщательно скрываемое высокомерие. Все-таки победа в русско-японской войне начала века сформировала у японцев чувство превосходства над 'северными варварами'. И даже поражение в молниеносной маньчжурской компании это отношение сильно не изменило. Потребовалось время и совместное участие в боях против общего врага, чтобы что-то начало меняться. Чтобы даже такие упертые самураи как Танаги, стали понимать, что русские уже не те, что были в начале века. И Россия уже не та. Ну что поделать, если не хотели и не умели японцы понимать других аргументов кроме силы. Силы оружия, силы духа, силы народа. Кокутай - так вроде у них это обзывается. Не зря они столько времени прогибались перед америкосами. В Японии слишком хорошо помнили бомбардировку прибрежных городов, которую им устроил коммодор Перри. Помнили и улыбались сквозь стиснутые зубы. Ничего, скоро отольются кошке мышкины слезки. Кокутай!
А Сталин поступил мудрее. Да, мы показали силу. Но показали ее, защищая своё! Если нам мешали - то мы убивали. Но не унижали. И мы не стали навязывать свою волю, хотя и могли (почти сто тысяч пленных это о-го-го!), мы предложили раздел сфер влияния и договор о взаимопомощи. А это совсем другой разговор! И действия советских войск в Китае убеждали японцев лучше всяких дипломатов - с такой Россией лучше дружить. А о спорных вопросах всегда можно договориться, или поторговаться. Кокутай, только Русский.