Союз нерушимый

Раздавшиеся после этих слов аплодисменты буквально оглушили. Даже привыкшие к постоянным выстрелам на стрельбище вороны заполошно закаркали. Особенно усердствовал Онищенко — ну, ещё бы, он же чуть ли не главным героем лекции оказался. «Товарищ Онищенко. У товарища Онищенко, взятый взаймы» — мелочь, а всё равно приятно. Вроде как самолично такие большие вопросы решаешь. А уж услышать о том, что советская власть беспокоится о нем, простом колхознике, это вообще что-то невероятное. Поэтому после лекции он оказался первым, кто принялся разбирать трибуну — лекция лекцией, а в расположении должен быть порядок. Слащёв, провожая гостя и уже уходя с поляны, уловил разговор бойцов:

— Ну, что, Онищенко. Крепок твой трудовой рубль?

— А ты иди, понюхай.

— Не, Онищ, я твой рубль нюхать не буду. У меня свой есть, не меньше. Мы с тобой, случись чего, вместе буржуям понюхать дадим, как думаешь?

— Законно. Так дадим, что они на свой фунт даже лихо взвешивать перестанут.

Слащёв, наверное, впервые был полностью уверен, что всё у них получится. «Черт возьми, если экономикой страны руководят такие специалисты. Если в стране живут такие люди. У нас действительно всё получится! Не может не получиться. Только бы времени хватило всё успеть».

Новиков

Вот чего он никак не ожидал, так это прилёта Фрунзе. От Саратовского аэропорта до здания обкома — десять минут неторопливой езды на машине. Приехали быстрее.

Фрунзе вошел в кабинет один, стремительной походкой. Хмурый. Собранный. До краев наполненный какой-то злой энергией. Доклад остановил на полуслове. Огляделся по сторонам. Выдвинул один из стульев, стоявших вокруг стола. Взявшись за спинку, покачал его, словно раздумывая — сесть или нет. Все же сел. Закинул ногу на ногу и раздраженно бросил свою фуражку на стол. Наконец, «соизволил» обратить внимание на Новикова. Неожиданно для того хмыкнул, словно подавившись смехом.

— Ну, Николай Максимович, ты и кашу заварил. Ведром не расхлебаешь! Но это все лирика. А если конкретно, докладывай, что ты тут натворил. Только коротко и конкретно. Времени нет.

— Скорее не натворил, а нарыл, товарищ Фрунзе. — Новиков пальцами оттянул воротник полевого кителя, словно тот его душил. — А если коротко, то получится так: Штаты, Британия, Троцкий, Микоян. Очень большие деньги. Просто невероятно большие.

При упоминании фамилии Микоян, Фрунзе вскочил со стула так, что тот отлетел и упал на пол.

— Ты понимаешь, что ты говоришь?!

— Так точно. И это не голословно. Есть документы…

— Где?!

— Не здесь. Я не мог ожидать вашего приезда. А в чужие руки они попасть не должны ни в коем случае.

Фрунзе подошел вплотную к Новикову. Напряженно посмотрел ему в глаза.

— Ты САМ читал документы?

— Я что, похож на самоубийцу? С содержанием документов ознакомился только один человек, старший лейтенант госбезопасности Воронин. Он немедленно доложил мне лично. В настоящее время он изолирован и заперт в отдельном кабинете без окон. Охрана поручена начальнику службы безопасности дивизии. Лично. — Новиков немного нервно улыбнулся. — Я все понимаю, товарищ Фрунзе. Но и вы поймите! Времени у меня не было. А сейчас уже и у нас его почти не осталось.

— Понимает он. Ах, какой понятливый! — Фрунзе заметно успокоился. — Собирайтесь. Лейтенанта и особиста передадите моим людям. Документы передать мне. Немедленно!

— Слушаюсь, товарищ народный комиссар обороны!

Стремительная поездка до аэродрома. Торопливая посадка в самолет, ожидавший пассажиров с работающими моторами. Полет в Москву с постоянным эскортом сменяющих друг друга истребителей. Каждый раз не меньше чем эскадрилья. Посадка на Ходынском аэродроме. И снова стремительный бег кортежа автомобилей по московским улицам. Еще из Саратова Фрунзе по ВЧ поговорил со Сталиным. На вопросительный взгляд Новикова, ответил коротко: «Ждет».

После подробного доклада о событиях в Саратове, Фрунзе и Новиков сидели за столом напротив друг друга и напряженно следили за тем, как Сталин читает привезенные документы. Читал он быстро. Делал по ходу пометки на полях и в блокноте обычным карандашом. Курил, только не рубку, а папиросы. Почти двадцать минут тишины и сухая констатация факта, краткая как приговор — «Иуды».

Сталин аккуратно сложил бумаги в папку. Не завязывая тесемок, как-то брезгливо, отодвинул её на край стола. Закурил новую папиросу. Встал и почти неслышно прошелся по кабинету. Лицо, его почти ничего не выражало кроме усталости, а вот плечи…