Союз можно было сохранить

Из воспоминаний Л.М.Кравчука:

“Закончилось это мероприятие, а что дальше? Молча смотрим друг на друга – нужно о принятом решении сообщать Горбачеву. Но никто не горел желанием разговаривать с ним. Пауза показалась тягостной. У Ельцина возникла идея сообщить о нашей встрече Бушу. На всякий случай. Приняли это предложение. Ни к кому конкретно не обращаясь, Ельцин вдруг говорит: “Я с Горбачевым разговаривать сегодня не буду”.

Пришлось мне вносить предложение: “Тогда должен говорить Шушкевич”. Шушкевич сразу возразил: “А почему я?” Мотивирую: “А кто? Мы же находимся в Беловежской Пуще, в Беларуси. Теперь это место историческое Если бы встреча проходила в Киеве, то звонил бы в Москву я”.

“Ладно,” – согласился Шушкевич.

А тут сообщают, что ответил Вашингтон. Дело в том, что мы заказывали Москву и Вашингтон одновременно, но так получилось, чисто по техническим причинам, что раньше удалось связаться с Бушем.

Говорил с Бушем Ельцин. Через переводчика. Сообщил о принятом нами решении, рассказал о принципах, которые легли в основу модели будущего содружества. Буш ответил, дескать, дело ваше, мы не вмешиваемся, будем поддерживать ваше решение… Воспринял нашу информацию спокойно. Удивления не выразил.

Только закончил Борис Николаевич разговор – дают Москву. Настала очередь Шушкевича. Он четко и спокойно обо всем доложил Горбачеву. Тот сразу возмутился: “На каком основании! Почему меня не предупредили?! Почему решение приняли без меня?! Это произвол!” Ну, в общем, разговор получился очень крутой.

Мы стояли рядом, и я слышал голос Горбачева, отдельные слово и реплики. Шушкевич потом пересказал нам содержание разговора своими словами. Мы поняли, что дело может получить нежелательный поворот.

Ельцин тут же попросил, чтобы его связали с министром обороны Шапошниковым . Они были в хороших товарищеских отношениях. Борис Николаевич подробно рассказал Шапошникову о встрече в Беловежской Пуще, о принятом решении, о разговорах с Бушем и Горбачевым и попросил нас поддержать. Шапошников пообещал. Но мы все же чувствовали, что легитимность принятого документа недостаточна. Юристам удалось вбить это в наши головы. Тут же решили: давайте срочно приглашать Назарбаева. Звоним в Алмату, а там отвечают, что Назарбаев как раз летит в Москву на встречу с Горбачевым. Стали думать: как его пораньше перехватить, до встречи с Михаилом Сергеевичем.

…Но в Москве нашли Назарбаева сразу же. Рассказали по телефону о наших делах, попросили прилететь в Беларусь. Первая реакция обнадеживала: хорошо, прилечу. А через полчаса перезвонил и сообщил, что не прилетит… Я думаю, обиделся, что его позвали не сразу, а на итоги встречи. А ко всему, он тоже был крепко связан словом, данным Горбачеву. Честно сказать – никому [пригласить Назарбаева раньше] и в голову не пришло. Я даже и не думал, что встреча наша в Беловежской Пуще завершится принятием конкретного документа. Полагал – просто поговорим и разойдемся.

Горбачев в тот памятный день в конце телефонного разговора сказал: “Пусть мне завтра доложат подробно”. И снова возник вопрос – кто будет докладывать Горбачеву? Вроде бы всем полагается лететь в Москву. Вместе заварили кашу, вместе и расхлебывать. Но Шушкевич воспротивился – не следует нам лететь.

Нам уже поступили кое-какие сигналы, мол, будьте начеку, возможно противодействие… В памяти еще были свежи августовские события – прошло ведь всего чуть более трех месяцев. Поэтому мы с Шушкевичем и не полетели в Москву. А Ельцину ничего не оставалось делать – у него не было ни времени, ни места для маневра. Я сказал ему: “Борис Николаевич, нужно пройти и через это. Мы вас делегируем. У нас единая точка зрения, единая позиция. Отступать не будем”. И он мне с грустью ответил: “Так не хочется лететь…”

Знаете, предстоял очень непростой разговор, очень тяжелый, прежде всего в моральном плане. Я по себе знаю. Одно дело, когда говоришь о приятных вещах, и совсем иное, когда приходится выступить против человека, тем более – против президента страны, который имеет огромную власть. Я понимал состояние Бориса Николаевича и всячески старался его приободрить. Вряд ли это мне удалось, но так действительно было. Я знал, что в случае чего – Ельцина защитят. И все же мы просили его быть осторожным.

Учитывая ситуацию, я не стал задерживаться в Беларуси и улетел домой… Сохранялось в секретности, каким курсом летим и когда приземлимся. С аэродрома я сразу поехал на дачу в Кончу-Заспу. Туда для охраны был вызван спецназ – никогда ни до, ни после этих событий его там не было. Службу безопасности Украины еще возглавлял в то время Голушко – он контролировал ситуацию. Я в Конче вечерами выходил на прогулки в сопровождении охранников, вооруженных автоматами…

Итак, на следующее утро после нашего возвращения – в семь часов тридцать минут – телефонный звонок. Поднимаю трубку. Телефонистка сообщает: “Вас ищет Горбачев”. Он начал сразу с лобовой атаки: “Ну, что вы там придумали? У меня за спиной! Даже в известность не поставили… Совесть хоть у вас есть?!”

Я, стараясь быть спокойным, отвечаю: “Михаил Сергеевич, мы Вам позвонили, проинформировали, ничего не утаивали. Решение-то родилось во время встречи. Журналистов поставили в известность. Уже весь мир об этом знает – радиостанции передают. Разве это “за спиной”!?”

А он не дает перехватить инициативу, нажимает: “Я спрашиваю: почему без меня? Почему не в Москве? Почему со мной никто не посоветовался? Как вы могли – без меня?!” “Михаил Сергеевич, – говорю, – неужели Вы думаете, что если бы мы с Вами посоветовались, с Вами продолжили эту работу, то этот документ был бы подписан?” Он, конечно, отвечать не стал.

“В общем, так, – сказал официальным тоном, – я прошу срочно прибыть в Москву. Как член Совета Федерации Вы обязаны прибыть в Москву. Здесь находится Назарбаев, здесь Ельцин, и Вы с Шушкевичем также должны быть здесь. Вот мы соберемся впятером и еще раз обсудим этот вопрос. Это не рядовое дело. Вы ж посмотрите – мир содрогнулся…”

Я не стал увиливать от прямого ответа: “Михаил Сергеевич, я в Москву не поеду. К уже сказанному добавить мне нечего. Я поставил под документом свою подпись и дезавуировать ее не собираюсь, что бы Вы мне ни говорили, как бы ни вынуждали. Дело сделано…”

…Конечно, можно было развалить Советский Союз, не оставив на его месте никакого новообразования. Я знал, что если так произойдет, то гражданской войны нам не избежать И мы предусмотрели менее болезненный вариант: вместо СССР – СНГ. При этой модели можно было по-разному относиться к переменам, по-разному их трактовать, но психология человека при этом не страдала – просто заменили империю на демократическое формирование. Не разошлись, не разорвали вековые связи, не передрались. Вот в чем был главный смысл всего этого. И потому, когда мы подписали соответствующий документ, я, честное слово, вздохнул с глубоким облегчением.

…Горбачеву нужно отдать должное в том, что он крупный политик. Я с ним общался не раз и давно оценил его острый ум, умение все схватывать на лету. По сравнению с его предшественниками на посту руководителя Советского государства – у него солидный запас разносторонних знаний. Он владел колоссальной информацией о жизни страны, знал ее проблемы. И, конечно, ясно понимал, что когда начнут делить, резать по живому – экономические связи, армию, оборонный комплекс, – могут возникнуть непредвиденные обстоятельства. Горбачев боялся этого и ничегоне мог поделать, хотя и не хотел признаваться в этом даже самому себе.

На мой взгляд, создание СНГ положило конец мучительному процессу “латания дыр”. Мы увидели – после стольких терзаний – свет в конце тоннеля… Многие из наших российских коллег думали, что произошла простая смена вывесок на фасадах республик, о посему – как было раньше, так будет и впредь. С их стороны о самостоятельности республик говорилось, скорее всего, ради красного словце. Всерьез же никто в эти демократические декларации не верил.

…Разговор касался границ СНГ. Это существенная деталь должна многое прояснить: была договоренность о том, что границ между Украиной, Россией и Беларусью не существует – есть граница СНГ… На встрече в Беловежской Пуще Россия выступила за общие границы, поэтому вопрос о территориальных претензиях внутри содружества не возник.

Не скрою, тревожно было на сердце. Все мы люди, все мы человеки. Была тревога. Но, знаете, в глубине души была и большая вера в последовательность Ельцина. Я знал, что Ельцин власть Горбачеву не отдаст – он уже был Президентом России не первый месяц. Я видел по газетам, по телевидению, знал по другим информационным каналам – события развивались так, что двум президентам в Москве не бывать. А Борис Николаевич человек волевой, властный, умеющий полностью собраться в нужный момент. Плюс то обстоятельство, что с министром обороны у них было полное взаимопонимание. Это тоже важный момент… Но, конечно, могло случиться и непредвиденное. Поэтому тревога оставалась.

…Почему эта встреча произошла не в Москве – какое это имеет значение? Беловежская Пуща – место известное. А теперь – тем более… А конфиденциальность была необходима. Что нам оставалось делать: сообщить куда следует о том, что, вот, едем разваливать Союз. Мол, не возражаете?

…Мы после встречались не раз… Говорили о том, что нам нельзя разрывать исторические, экономические и культурные связи… Но чтобы кто-то из нас сказал: “Что же это мы натворили?!” – такого не было…”

“Киевские ведомости”, 1994, 27 апреля.