Софисты

Афинская демократия шумно разваливалась: демократии даже разваливаться не умеют иначе, как очень шумно: всем, всем, что называется… Олигархи подымали голову: вот они уж так наведут порядки!.. Главной пружиной у них был Антифон, один из тех софистов, которые на тысячелетия вперед бросили на этот светлый титул грязную тень. Антифон начал свое ученое и публицистическое поприще еще в Коринфе с того, что сидя в своей лавчонке, — он торговал старым тряпьем — он начал преподавать желающим и утешения философии. Дело, однако, не пошло: хорошенькие жрицы Афродиты Пандемосской продавали эти утешения скорбящим с несравненно большим успехом. Он переселился в Афины, ville Lumiйre, как говорится, и там, несмотря на явное перепроизводство мудрости, он почему-то вскоре приобрел большую известность: к нему приходили учиться не только желторотые, но уже и настоящие ораторы. Антифон был метафизик, моралист, геометр, физик, писатель, логограф — составитель речей для подсудимых и политических недотеп — и прохвост. Его услугами по части логографии пользовался и богатый Феник по безграмотности, и даже Фарсогор по лени. С большой пользой — для себя — занимался Антифон также толкованием снов и примет. Он написал книги «Искусство утешений» и «О согласии». В последней он бичевал с великим рвением эгоизм, слабохарактерность, анархию, «это величайшее из зол человеческих», и с жаром превозносил власть над собой, мощь воспитания и другие хорошие вещи. А потом громыхнул он и книгой, которую назвал «Истина» — не менее и не более. Иногда и ему удавались остренькие словечки. Так это он отметил, что «люди не любят чтить кого бы то ни было: они боятся этим уронить свое достоинство».

Его союзники, аристократы и богачи, начали террором: убили Андрокла, которого они считали столпом демократии, а Алкивиад ненавидел как будто бы главного виновника всех своих поражений… Демократия чувствовала себя неловко. На место отошедшего в сторону Алкивиада стал Фриник, человек для дела весьма ценный. В центре всех забот новых опекунов стоял вопрос: где взять денег? Или, точнее, как перехватить персидское золото, которое текло в Спарту? Но это говорила зависть: золота у Спарты было так мало, что стали опасаться, что Астиох, ее главнокомандующий, даст или сумасшедшую битву, чтобы выйти из дурацкого положения, или просто бросится грабить персидские владения. Тиссаферн со страху решил заключить со Спартой новый договор, то есть «клочок папируса»: он обещал платить жалование морякам на действительной службе, — пока из Финикии не подойдет флот Его Величества — а Спарта подтверждает греческие города по побережью за Персией. Настроение моряков поднялось, — пятиалтынный в сутки!.. — намечались уже военные выступления против ненавистных Афин, но тут вдруг в Афинах уже открыто вспыхнул олигархический переворот: у власти стали люди состоятельные, а чтобы им было поспокойнее, был учрежден совет четырехсот… офицеров.

Народ испугался и притих. Олигархи окрыленно действовали. В 14 день месяца Таргелиона (Мая), когда вся Эллада изнемогала от счастья среди пышно цветущих садов и хоралов птиц, был собран в тихом Колоне в храме Посейдона митинг. В нем участвовали и свободные от службы гоплиты, и всадники, а мирное население из боязни спартанцев, затаилось по домам. И собрание закрепило новую власть соответствующими резолюциями.

Но сильный Самос и стоявшие там афинские моряки идти по этой дорожке не пожелали и, переложив в конституции Самоса несколько кирпичиков, послали в Афины с извещением об этом вестовое судно «Паралос», которое и налетело на олигархов. В Афинах все шаталось, кирпичики все перекладывались, а у предпринимателей под гиматиями были спрятаны на всякий случай кинжалы. Террор крепил как будто позиции нового правительства, но в конце концов ничего не выходило: не удалось привлечь симпатии моряков и воинов, стоявших в Самосе, не удался почетный мир со Спартой, не удалось остановить самостийное бегство союзников, а в особенности не удалось остановить споры и ссоры в своей собственной среде.