Софийские рассказы

— Решил записать тебя в свою столовку. Промой глаза и приходи. Жду тебя.

— Спасибо, бай Стоян. Приду.

В книге «Как я искал свое будущее» я ничего не рассказал о Стояне Гайтанове из села Лыките Тырновской околии, о его гостеприимстве, которое согрело меня и ободрило в ту августовскую ночь. Я не трогаю и его биографию, которая вырисовывалась на моих глазах, сложная и запутанная… Я не писал о бай Стояне, хотя думал о нем очень часто. Сейчас, спустя сорок лет, я снова вижу его как бы присыпанное мукой лицо и ищу объяснение его поступкам. Спрашиваю себя иногда: кто он был? Почему его осудили на семь лет строгого тюремного заключения? Что его заставило подружиться со мной? Может быть, то, что мы были земляками, оба родились в Тырновском крае? А может быть, то, что я каждый вечер, прежде чем уснуть, слушал его рассказы о женщине, которую он любил? Не знаю, но, как бы там ни было, все это помогало укреплению наших связей и тому, что я надолго остался возле него на соседних нарах, которые освободились через месяц. Притом мы были и в одной «столовке», то есть ели вместе с двумя товарищами из гигиенической комиссии и делились принесенной едой, которую мы получали от наших близких каждую пятницу. В этой столовке я был самым бедным, потому что у меня не было того, кто периодически носил бы мне еду. Бай Стоян был самым «богатым» из нас — его любимая работала в гостинице и оттуда могла снабжать его большим количеством еды: колбасой, котлетами, слоеным пирогом с брынзой, а иногда и чем-нибудь приготовленным ею: печенкой с рисом, бараниной, приправленной луком, или курицей в соусе. Бай Стоян гордился кулинарными способностями своей невесты. Он всегда говорил: «Когда поженимся с Бонкой, такую свадьбу сыграем! Всех вас приглашу. Наедитесь, по крайней мере, как поповские дети в день поминовения усопших».

Он счастливо улыбался при этом, а его друг из гигиенической комиссии скептически говорил:

— Э, все это хорошо, однако как быть с таким делом?

— С каким делом?

— С женитьбой…

— А что?

— Да то, что тебе сейчас тридцать пять. Осужден ты на семь лет. Значит, выйдешь в сорок два года!

— Ну и что?

— Что!.. Подумай сам…

— Я-то думал… А вот ты… Ведь ты осужден на десять!

— Ну, мне легче… Я женат. Детей завел.

Бай Стоян задумался. Была кое-какая истина в словах друга, но бай Стоян надеялся, что для сердец, которые любят, и смерть — не разлука. Говорил он об этом часто, но сам не очень верил в это, и я его успокаивал:

— В конце концов вовсе не значит, что надо все семь лет отсидеть. Существует амнистия… Всякое бывает…

— Точно, земляк! — оживлялся он. — Я еще не слышал до сих пор, чтобы заключенный отбыл свой срок от начала до конца. Обычно через год-другой выпускают.

— Выпустят, если подпишешь декларацию, что отказываешься от своих убеждений, — качал головой скептик.

— Ну, это уж дудки! Не дождутся!

— Извините, — продолжал я, — но есть борьба и за амнистию! Я сам продавал марки «оказания помощи» в защиту политических заключенных. Борьба за амнистию не сошла с повестки дня партии!

— Земляк прав. Под Новый год объявят частичную амнистию.

— Нас она не затронет.

— А кого затронет?

— Мелочь… Тех, кто осужден на один-два года.

— Не верится.

— Наши приговоры суровые. Самое большее, что могут для нас сделать, это сократить сроки: семь лет — до шести, десять — до девяти… Я смирился… Даже написал жене, чтобы она меня вычеркнула из семейного регистра…

— Глупости!

— Глупости, глупости… Таково положение дел.

Бай Стоян долго думал, уставившись куда-то поверх моей головы, освещенный мертвенным светом электрических ламп, которые свисали с высокого, побеленного известью потолка. Он искал опору и находил ее во мне. Как-то он спросил меня по секрету, чтобы никто не услышал:

— Как думаешь, земляк, если я случайно заболею… Вот, например, туберкулезом… В свое время я болел им, у меня были две каверны… Сейчас с этим все в порядке… А если, например, болезнь повторится?

— Не знаю, наверное, убавят срок, — ответил я, — ведь ты же можешь заразить других.

— И я так думаю.

— Неплохо бы тебе снова показаться врачу.

— Здесь нет рентгена, — вздохнул бай Стоян, — я уже проверял… Это можно сделать только за воротами тюрьмы.

— И по решению тюремного врача! — подал голос скептик. — Иначе нельзя! Кому это понравится, если каждый начнет ходить в Александровскую больницу на рентген?!

— Я ведь болел туберкулезом… У меня даже есть медицинская справка!

— Когда выдана?

— Пять лет назад.

— Она уже недействительна.

— Посмотрим…

Наступила длинная пауза, во время которой бай Стоян задумчиво смотрел в потолок. Потом он спросил:

— А если я начну харкать кровью?

— Ну и что? Вон бай Мартулков непрерывно харкает кровью в синюю посудину. Разве ты его не видел?

— Видел…

— Так вот его почему-то не отпускают на рентген!

— А может, у него и не туберкулез вовсе?

— Много ты понимаешь!

— А ты как думаешь, земляк? — спросил у меня Стоян.

— Все строго индивидуально! — ответил я уклончиво.

— Видишь, — обрадовался он, — немножко больше нас знает парень, потому что мы с тобой закончили только школу, а он писатель с высшим образованием.