София. В поисках мудрости и любви

– Замечательный город?! – отозвался Декарт, восприняв его слова почти как оскорбление. – Флоренция, друг мой, это не город – это целая вселенная! Нам назначена одна встреча, на которую мы с тобой не должны опоздать. Поверь, я сам порой не понимаю суть поручений Коллегиума. Если бы я знал больше, думаешь, я бы стал от тебя что-то скрывать?

– Не знаю! Иногда кажется, что ты только этим и занимаешься, скрывая от меня неприятности, которые вскоре произойдут.

Ничего не ответив, Декарт расплылся в самодовольной усмешке, понимая, что в чем-то Евгений был прав. Они вышли из дворца и направились к бордюру садовой клумбы. Ренэ поставил ногу на бордюр, вынул из голенища ботфорт крохотный футлярчик с блестящим кремом и стал неторопливо натирать то один, то другой сапог. Как только крем впитался, позади ботфорт Декарта, прямо над шпорами, проклюнулись крылья! Аккуратно расправив свои перышки, они стали быстро трепыхаться.

– Ну, вот! – Евгений указал на крылья, выросшие из ботфорт Декарта. – Я же говорю, ты постоянно что-то скрываешь!

– «Начищенные сапоги окрыляют солдата»! Наш командир во время осады Ля-Рошеля любил повторять эту фразу, – вспомнил Декарт, вручая Женичу футлярчик с магическим кремом. – Бьюсь об заклад, кто бы ни придумал сей герметический крем, он планировал воспроизвести крылатые сандалии Гермеса, только эксперимент оказался не слишком удачным – начищенная обувь не летает! Но она позволяет мгновенно перемещаться из одной точки в другую. Время действия герметика весьма ограничено, так что давай не будем терять время!

Дабы подать пример, Ренэ Декарт поглядел вдаль и сделал размашистый шаг вперед. Он тут же испарился и появился там, куда смотрел – метрах в двадцати от Евгения! После такой впечатляющей демонстрации Женич с энтузиазмом принялся натирать свои ботинки герметиком. Дождавшись, когда из ботинок выросли крылья, он тоже посмотрел в сторону Декарта, мысленно пожелав туда переместиться – и в тот же миг оказался рядом с Ренэ, поменяв одну точку расположения в пространстве на другую.

– Ух ты! Вот это да! – поразился Евгений, взглянув на футлярчик с герметическим кремом, который пришлось вернуть Декарту.

– Теперь следи внимательно. Переходим на тот холм, – Ренэ указал рукой направление и исчез, возникнув на возвышенности среди деревьев.

Преодолевая таким образом путь с помощью скороходного герметика, сложно было определить, с какой скоростью они передвигались, потому что скорость эта была виртуальной. Телесные ощущения подсказывали, что они сделали не более сорока шагов, хотя в действительности счет шел на десятки километров!

Вскоре перед ними развернулась широкая долина реки Арно с живописным видом на мосты, черепичные крыши и величественный купол собора Санта-Мария дель Фьоре в мягких предвечерних облаках персикового цвета. Евгений почему-то был уверен, что Декарт направится туда – к этому куполу, на внутренней стороне которого располагалась впечатляющая панорама Адовой Бездны и Царства Небесного. Но они стали передвигаться по улочкам, ведущим в ином направлении.

Действие герметика прекратилось, и теперь они шли своими ногами. Крылья на обуви то ли исчезли, то ли отвалились. Евгений не обратил на это внимания. Его занимал другой вопрос – для чего, ну, для чего Декарт притащил его сюда, к этой неприметной церквушке с печальной колокольней? Неужели нельзя было назначить встречу в Галерее Уффици или у статуи Персея с головой Медузы? Неужели во всей Флоренции не нашлось другого места для встречи?

– Вот она, часовня Огниссанти, – с придыханием указал Ренэ.

Понятное дело, во сне нельзя было проверить, существует такая церковь или нет. Евгений ничего не знал про «часовню Огниссанти» во Флоренции, так что пришлось поверить Декарту на слово. Перед входом Ренэ снял шляпу, смиренно перекрестившись. Евгений тоже вошел в храм, который был гораздо крупнее часовни и мог легко вместить тысячу человек.

В былые времена здесь было многолюдно. По пышному убранству романских колонн, по обилию света над алтарем можно было представить, какая возвышенная радость царила в этих стенах. Но только было это давно, с тех пор все внутри замерло и опустело. Так бывает, когда из сверкающего ожерелья вынимают самый прекрасный и чистый кристалл. И вроде бы украшение по-прежнему продолжает сверкать и переливаться, но сияние это уже не радует глаз, не греет душу, а доставляет щемящую боль. Именно такое впечатление безутешного страдания от утерянной любви витало в этом светлом и, в то же время, сумрачном храме.

На скамье возле алтаря неподвижно сидел человек в монашеской рясе. Евгений не мог его разглядеть, так как лицо было скрыто капюшоном, и когда Декарт приблизился к нему, человек даже не шелохнулся, продолжая оцепенело смотреть в пустоту.

– Брат Алессандро? – попробовал его растормошить Декарт.

– Qui scit ignem invisibilem… – безучастно произнес монах, едва шевеля губами.