Софичка

— Где вы учитесь? — спросил я у него. Если б не слова Виктора Максимовича о его математическом открытии, было бы естественней спросить, в каком он классе, до того он молодо выглядел.

— Я аспирант Московского университета, — сказал он и посмотрел на девушку.

— Это вы его так омолодили? — спросил я у нее.

— Да! — воскликнула она и затряслась от сдавленного хохота. — Все так находят! Он у нас преподает! Однажды нас встретила знакомая мне девушка и спросила; «Это твой младший брат?» Я так и вырубилась от смеха!

Ее худенькое, почти безгрудое тело под голубым сарафаном сейчас сотрясалось от хохота, одновременно как бы отсылая любоваться обаянием одухотворенности ее неправильного лица.

— Людочка, подсуетись! — кивнул аспирант на стол и вдруг плотоядно потер ладони, явно предвкушая выпивку, и теперь стало легче представить его истинный возраст.

— Я сейчас, — сказала девушка и, взяв двумя пальцами развевающийся ватманский лист, унесла его в дом. Через некоторое время она вышла оттуда с тарелками, вилками, рюмками. Поставив все это на стол, она опять исчезла в проеме дверей и появилась, держа в одной руке тарелку с помидорами, а в другой — хлебницу с длинной лепешкой лаваша.

— Я вам фруктов нарву, — сказал Виктор Максимович и, подхватив плетеную корзину, стоявшую в беседке, быстро удалился в глубину сада.

Девушка пошла мыть помидоры под краном. Взаимокасание струи воды и двух голых девичьих рук располагало к созерцанию в духе японцев.

Однако наше молчаливое созерцание прервал некий толстый небритый человек в мятой рубашке навыпуск, появившийся, как и мы, со стороны моря. В руке он держал приемник «Спидола». Кстати, все прибрежные участки этого поселка имеют по два входа: один со стороны моря, а другой со стороны железной дороги и шоссе.

— Здравствуйте, — сказал человек, подойдя к столу и удивленно оглядывая нас, — а где Виктор Максимович?

— Фрукты собирает, — ответил аспирант, — позвать?

— Не надо, я подожду, — ответил толстяк и уселся на скамью. Он некоторое время так сидел, как кошку, держа на коленях приемник и надув губы, что-то беззвучно насвистывал, скорее всего изображая непринужденность. По-видимому, он здесь не ожидал чужих людей и теперь считал, что его затрапезный вид создает неправильное представление о его духовной сущности. Чувствовалось, что ему не терпится исправить эту ошибку.

— Извините, — вдруг сказал он, перестав свистеть и оглядывая нас, — ви кто будете?

— Мы друзья Виктора Максимовича, — сказал я.

— Аха, друзья, — согласился толстяк и, дав себе время осознать этот факт, добавил, кивнув на махолет: — Что-нибудь из него вийдит? Только правду — как мужчины мужчине!

— Уже вышло, — сказал аспирант, — он несколько раз взлетал.

— Взлетал — что такое! — взмахнул толстяк одной рукой, другой продолжая придерживать на коленях приемник. — Отсюда хотя бы до Очемчири может пролететь?!

Девушка, стоявшая у стола и нарезавшая помидоры, замерла и тревожно посмотрела на толстяка, видимо стараясь представить, как далеко отсюда находится Очемчири.

— Пока нет, но обязательно пролетит, — сказал аспирант.

Девушка благодарно посмотрела на него и взялась за помидоры.

— Двенадцатый номер видите? — сказал толстяк, туго оборачиваясь к махолету и показывая на цифру.

Мы взглянули на цифру, а потом на толстяка.

— Двенадцать «Жигулей» он мог купить на деньги, которые всю жизнь тратил на свои аэропланы! — воскликнул толстяк. — Чтобы я своими руками свою маму похоронил, если неправда!

Мы промолчали.

— Ви не думайте, — через некоторое время поуспокоившись, добавил он, — я его как брата уважаю… Двадцать лет соседи… А там, внизу, кто стоит, знаете?

Он кивнул в сторону моря, явно думая, что мы вошли в калитку со стороны железной дороги.

— Видели, — сказал я.

— Э-э-э, — закачал головой толстяк и добавил: — Политика…

Возможно, он еще что-то хотел сказать, но тут из сада с корзиной в руке вынырнул Виктор Максимович.

— Привет, Виктор! — сказал толстяк.

— Здравствуй, Зураб! — ответил Виктор Максимович и поставил корзину на стол.

— Звук барахлит, — сказал толстяк, приподымая «Спидолу», — вот эти прибалты совсем халтурчики стали. Хуже наших.

— Оставь, посмотрю, — сказал Виктор Максимович не глядя и добавил, отбирая у девушки лаваш, который она взялась нарезать: — Лаваш не режут, а рвут.

В саду уже было сумеречно, хотя сквозь виноградные листья еще был виден догорающий над морем закат.

Виктор Максимович стал быстро рвать лаваш, раздергивая его, как гармошку.

— Пока, Виктор! — сказал толстяк и поднялся.

— Оставайся, выпьем по рюмке, — предложил Виктор Максимович, расправившись с лавашем.

— Ради Бога, — сказал толстяк, останавливаясь и беспомощно приподымая руки, — гости ждут дома!

— Ладно, — сказал Виктор Максимович, — завтра к вечеру заходи!

Толстяк исчез в уже сгущающихся сумерках.

— Людочка, свет! — сказал Виктор Максимович, вынимая из корзины инжир и груши.