Софья Толстая

Она вспоминала, как это начиналось, как он в Ясной Поляне стелил ей постель, как развертывал простыню, и что она при этом чувствовала, испытывая неловкость и вместе с тем что‑то приятно — интимное, невыговариваемое было в этом общем приготовлении яснополянского девичьего ночлега. Вспоминала и о внезапном, но так ожидаемом ею объяснении в любви с помощью начальных букв, написанных им мелком на ломберном столике 28 августа 1862 года в день его рождения: «Вот, — сказал он и написал начальные буквы…» Она легко прочитала слова, потому что уже предчувствовала их заранее, слилась с их автором душой еще задолго до этого объяснения, когда она была маленькой девочкой, а он был уже известным писателем, веселым и шумным. Бывая в Москве, он обязательно посещал Берсов, с его визитами так многое связывалось: вот он радостно сообщает о том, что продал Каткову за тысячу рублей своих «Казаков», а она горько плачет, прослышав о проигрыше этих денег в китайский бильярд. Или приводит к ним Афанасия Фета, который одаривает всех комплиментами: папа он называет «обходительным стариком», мама — «красивой, величавой брюнеткой», а трех сестер — «безукоризненно скромными девицами». Визиты Толстого в их дом породили ложный взгляд на его отношения с Лизой, ее старшей сестрой: вся Москва в то время решила, что он женится именно на ней, и Лиза поверила и полюбила его за это. Соня помнила, как старшая сестра страдала от того, что он, кроме разговоров с ней о литературе, ни на что более не намекал, и как она была поэтому «красиво несчастлива». Лёвочка потом вспоминал, что Лиза соблазняла, а Соня трогала боязнью.

Ураган любви, захвативший Соню, помог ей победить не только соперничество Лизы и недовольство родителей, но и убедить Льва Николаевича в силе и искренности своей любви, заставил поверить его в то, что именно она есть та самая, одна- единственная его любовь, а совсем не ее старшая сестра. Ее судьбу решило пение Тани на одной из любительских вечеринок. Лев Николаевич аккомпанировал ее младшей сестре и загадал: «Ежели она возьмет хорошо финальную ноту, то надо сегодня же передать письмо Соне. Если возьмет плохо — не передавать…» Через некоторое время Соня с письмом в руках уже стремительно бежала вниз в свою комнату. Это долгожданное письмо, которое он два дня носил в кармане, никак не решаясь его передать, она теперь читала, «задыхаясь от волнения», и дочитав до вопроса: «Хотите ли быть моей женой?», словно «замерла», недочитав послания до конца. Страшный стук в дверь сестры Лизы заставил ее очнуться. Лиза истерично потребовала, чтобы Соня отказала графу. Однако Любовь Александровна очень строго отнеслась к Лизе, мудро рассудив, что если младшая дочь откажется, то Лев Николаевич вряд ли от этого больше полюбит Лизу. А потому мать «почти вытолкнула» Соню из комнаты, крича: «Пойди к нему и скажи свой ответ!»

Соня, движимая не только материнским толчком, но и своей любовью, твердо ему ответила: «Разумеется, да!» Потом, успокоившись, она закрылась в своей комнате и еще раз внимательно перечитала только что полученное письмо: «Софья Андреевна! Мне становится невыносимо. Три недели я каждый день говорю: «нынче все скажу», и ухожу с той же тоской, раскаяньем, страхом и счастьем в душе… Я беру с собой это письмо, чтобы отдать его Вам, ежели опять мне нельзя или недостанет духу сказать Вам все…

Скажите, как честный человек, хотите ли Вы быть моей женой? Только ежели от всей души, смело Вы можете сказать: «да», а то лучше скажите «нет», ежели есть в Вас тень сомненья в себе. Ради Бога, спросите себя хорошо. Мне страшно будет услышать «нет», но я его предвижу и найду в себе силы снести; но ежели никогда мужем не буду любимым так, как я люблю, — это будет ужасней».

Двухмесячная лихорадка в конечном итоге завершилась шампанским, поздравлениями. Правда, многие гости сначала поздравляли Лизу, думая, что она виновница торжества, но для Сони самым главным было новое ощущение себя в роли невесты. Хотя невестой она была всего лишь одну неделю — 16 августа было сделано предложение, а на 23 августа назначено венчание в дворцовой кремлевской церкви Рождества Богородицы. Такова была воля жениха, который торопил события. Прежние страхи, что она могла показаться суженому слишком кокетливой или очень вульгарной, теперь наконец исчезли, но им на смену пришли другие. Юная невеста была не обременена каким бы то ни было эротическом опытом, а он, многоопытный мужчина, вдруг решил перед самой свадьбой, с «излишней добросовестностью», поведать ей о своих добрачных похождениях и дал ей прочитать свой дневник, в котором описывал свои любовные приключения, в том числе с яснополянской крестьянкой Аксиньей Базыкиной, от связи с которой у него был внебрачный сын Тимофей. Соня «очень плакала, заглянув в его прошлое», с которым впоследствии так «никогда и не смирилась».