Соня упорно «расчищала» для себя место подле мужа. Ей не хотелось даже на миг остаться без него, довольствуясь, например, сидением дома с шитьем или игрой на фортепиано. Но, слушая бой английских фамильных часов, она сознавала, что не равна ему. Казалось бы, она, полуаристократка, могла бы удовлетвориться тем, что превратилась в аристократку, к чему так стремилась. Так да не так. В одном из писем к своему любимому брату Александру Соня грустно заметила: «Пришла мне глупость в голову. Помнишь, мы говорили: «nous autres aristocrates» («наш брат аристократ». —
Теперь Соню обуревали иные страсти. Она была убеждена, что Лёвочка самими небесами был предназначен только ей, и ни в коей мере не сестре Лизе, не фрейлине
С каждым днем она все более обживалась в яснополянском пространстве и на все имела свой взгляд. Так, она решила, что мужнина школа, просуществовавшая уже около трех лет, обошлась ему слишком дорого — в три тысячи рублей! Благотворительность мужа показалась ей слишком избыточной, наносившей ущерб ее «семейным интересам». Поэтому, гуляя по Ясной Поляне с Лёвочкой и делясь с ним своими планами о том, как жить им вдвоем, она непременно заводила разговор о школе, предлагала распустить студентов — учителей, которых, как она выражалась, «начинала ненавидеть», как и сами школьные занятия мужа. Толстой, слушая все это, вспоминал совсем иное: как его жена искусно кокетничала с одним из бабуринских учителей Эрленвейном, болтала с ним с большим удовольствием. В этот миг Соня не казалась ему «боязливой», что так трогало и привлекало его в ней, а, напротив — слишком вызывающей. И он, глядя на нее тогда, «чуть не раскаивался» в том, что женился на ней.
Кокетство с учителем было использовано хитрой и ловкой Соней для того, чтобы полностью овладеть мужем, разлучить его с народом, оставив последнему только одни воспоминания о своем прежнем учителе — «грахе», о том, который когда‑то был и которого уже для него больше не будет. Теперь Соня увязывалась всюду за мужем, который уже не знал, «где кончается она и он, и начинается он и она». Ихдуши настраивались в это время на единый ритм.
Итак, их медовый месяц протекал между «слезами, пошлыми объяснениями», которые «замазывались» жаркими поцелуями. Семейное счастье поглощало обоих. Они словно примеривались в это время друг к другу, были захвачены друг другом, но, как выражался Толстой, цитируя любимого Пушкина, «строк печальных не смывали». Соня часто читала из‑за его плеча, а он чувствовал себя в этот момент несказанно счастливым и приглашал Афанасия Фета заехать в Ясную Поляну, чтобы заново познакомиться с ним, уже «две недели женатым и счастливым, и новым, совсем новым человеком». Ведь он даже любимых студентов распустил ради жены.
Ревность к прошлому побуждала ее уходить в себя, брать в руки дневник. В это время ей снились страшные сны, и она постоянно думала о том, что скоро умрет. Ее отец, прознав об этом, успокаивал бедную дочь, говоря, что «муж ее страстно любит», что ее жизнь была бы гораздо труднее, если бы она не попала к такому чудесному человеку, который будет всегда для нее верной опорой. Соня была готова «задушить» Толстого своей любовью, но вместо этого создавала свой печальный мир, а он свой — «недоверчивый и деловой».
Глава V. Первенец