Содом и умора: кокетливая проза

В отличие от Зинаиды, умудряющейся даже в критические дни выглядеть с претензией на Голливуд, Кирыч редко на что-либо претендует. Вот и сейчас он был похож на персонажа из фильма про сермяжную жизнь: белая майка, не скрывающая волосатого бюста и трусы до колен. Рядом с ним Марк, облаченный лишь в короткий халатик, казался ряженым ко дню рождения герцога Букингемского. Раздумывая об обычаях английских аристократов, я вдруг понял, почему меня так знобит. Для встречи дорогой гостьи я выбрал нерядовой костюмчик. На мне были только пошлые розовые тапочки с помпонами, конфискованные у Марка за неимением собственных. «Ого!» — сказал себе я и, посмотрев на ситуацию философски, оставил попытки связать ноги таким узлом, чтобы чресла не бросались Зинке в глаза.

— Не мой ли домашний наряд «от Адама» расстроил вас, сударыня? — спросил я, приседая в церемонном книксене.

Зинаида отняла платок от глаз и непонимающе захлопала оплывшими ресницами.

— Не видишь, что я без штанов? — рявкнул я.

Кажется, Зина и впрямь только сейчас разглядела, что я голый. «Уж, конечно, с крепышами, которые отплясывают в „Макаке“, мне тягаться нечего», — обиженно подумал я. Никакого уважения к чужому самомнению.

Я решительно прошел в спальню, напялил тренировочные штаны и вернулся на кухню с твердым намерением прекратить тягомотину. Но было поздно. Зинка умеет добираться до критической черты, но никогда ее не перешагивать.

— Дело вот в чем, — сказала Зинка, встречая меня светлой улыбкой. — Мне надоело работать.

От злости у меня начало темнеть в глазах.

— Ты хочешь сказать, что явилась среди ночи только для того, чтобы сообщить, что уходишь на пенсию? — заклокотал я. — Иди пожалуйста! Сколько ты уже по клубам скачешь? Лет десять? Наверняка накопила на покойную старость.

Я едва удержался от соблазна схватить Зинку за грудь и трясти до тех пор, пока у нее не отвалится голова.

— Выступила плохо, да? — сказал Марк и понимающе поглядел на дыру в замшевой юбке.

— Ах, это? — отмахнулась Зина. — Это я за забор зацепилась. У вас перед подъездом жопная тьма. Никакой заботы об одиноких девушках…

— …которые вынуждены по ночам зарабатывать себе на жизнь, — ядовито сказал я и тут же подумал, что если я и дальше буду продолжать в таком же духе, то не позднее как сегодня, из меня выколотит остатки самомнения актуальный зинкин любовник, рекрутированный, помнится, прямо с чемпионата по карате. — Ты собралась кинуть на произвол судьбы всех своих поклонников и уйти в монастырь? — сбавил я обороты.

— В мужской, — захихикал Марк.

— Ты меня не понял, Рыжий, — сказала Зинка. — Мне надоело сидеть в подполье. Пора выходить на большую сцену.

Она сделала выразительную паузу, многозначительно нас оглядела, открыла рот, чтобы продолжить и… раздался гулкий звук.

Нашу входную дверь кто-то проверял на прочность.

— Открывай! — вторил гулу мужской голос.

— Санин! — выдавил Марк и бросился прочь из кухни.

За новой порцией валерьянки.

* * *

Наш дом, построенный на закате культа личности, напоминает о минувшей эпохе не только высокими потолками, проржавевшими трубами центрального отопления и советским гербом над входной дверью. Без ложной скромности скажу, что практически каждый его обитатель — личность и у каждого свой культ. Вплоть до сиамского кота из 4-й квартиры. Он не разделяет равнодушия своей хозяйки — 40-летней торговки, не интересующейся никем и ничем, кроме китайских баулов, на продаже которых она сделала себе состояние, и обезьяноподобных мужей, меняющихся быстрее, чем дни недели. Бизнесменша, имя которой мне до сих пор неизвестно, не говорит нам даже «здрасте», а «сиамец», напротив, почти каждый день оставляет на коврике перед нашей дверью пахучие «приветы», культивируя в нас ненависть к меньшим братьям. Прозвав мстительное животное «Бомбардировщиком», мы были недалеки от истины. Роза Вениаминовна из 3-й квартиры как-то с негодованием сказала мне, что его кличка — «Коккинаки». Я хотел было восхититься юмору котовой хозяйки, но вовремя одумался. За такое кощунство можно схлопотать от Розочки ридикюлем по морде. К упоминанию всуе имен советских героев она относится нервно. Забавная фамилия летчика-истребителя не была исключением.

Что до самой Розы Вениаминовны, живущей над нами, то ее три комнаты стали последним оплотом коммунизма: интересуясь жизнью заграничного пролетариата, она не пропускает не одного латиноамериканского сериала. Житейские трудности сериальной «мари-изабель» дают ей богатую пищу для размышлений о горьких человеческих судьбах в постсоветском пространстве, которыми она делится со всеми и с каждым.

Наше трио, яркое свидетельство растлевающего западного влияния, Розу Вениаминовну почему-то не смущает. Видимо, нас спасает ее социалистическая наивность. В сексуальном образовании Розочка застряла где-то на уровне седьмого класса: до писем Карла Маркса с супруге Женни уже доросла, но о том, почему Крупская терпеть не могла Арманд, не догадывается. Для Розы Вениаминовны, пожертвовавшей личным счастьем во имя общественных интересов, кровать — это место для сна, а не пересыпа.