Содержанка

Когда Лида подошла к картонной конуре, в нос ей ударил такой отвратительный запах, что она чуть не отскочила в сторону. За этим сооружением высилась груда мокрых старых газет, рядом лежала какая-то мерзкая осклизлая куча, похожая на замерзшую блевотину. Лида понимала, что Елена была права, когда говорила об опасности. Девушка не была москвичкой и не знала здешних нравов. Лида ткнула носком в замотанную ногу.

— С вами все в порядке?

Нога тут же втянулась. Значит, человек жив. Уже хорошо.

— Вам помочь?

Картонка зашаталась. Люди на улице отворачивались и старались пройти мимо них как можно быстрее. Лида наклонилась и осторожно заглянула внутрь.

— Э-эй.

— Отвали.

— С вами все в порядке?

Она положила руку на картонную стенку. Та оказалась мокрой и мягкой, к тому же еще и холодной, как щека покойника. Лида тут же брезгливо отерла руку о пальто. Ей вдруг захотелось развернуться и пойти обратно в очередь, откуда за ней наблюдала Елена, но она этого не сделала.

— Э-эй! — снова позвала она и постучала по передней стенке коробки, которая служила дверью.

Та тут же провалилась.

На Лиду смотрели два голубых глаза. На какую-то секунду девушка и неизвестный хозяин картонной тары замерли. Обитатель конурки пришел в движение первым и выполз наружу. Человек загнанной в угол крысой прижался к кирпичной стене здания рядом с закрытым входом в магазин.

— Я не хотела вас испугать, — торопливо произнесла Лида.

Никакого ответа. Фигура замерла. Взгляд дикаря да кожа, обтягивающая кости так, что того и гляди лопнет. Лида с облегчением поняла, что это всего лишь мальчик лет двенадцати. Несмотря на мороз, по его шее стекал пот. Лида улыбнулась, чтобы показать, что ему нечего бояться.

— Я подумала, тебе может понадобиться помощь.

— Отвали.

— Тебе, похоже… не совсем хорошо.

— Ну и что?

— Ну, вот я и подошла, чтобы…

— Отвали.

Его грубость начала раздражать ее.

— Слушай, закрой рот, а? Я тебе помощь предлагаю.

— Зачем?

Подозрение было обоюдным.

— Затем, что… Потому что я помню.

У этого мальчика волосы были странного цвета — молочно- белого. Как будто сама жизнь испугала его до полусмерти. Лицо и руки его были черными от грязи, и он чем-то напомнил ей мальчиков-трубочистов, которые когда-то прочищали дымоходы в домах, хотя на подбородке у него было видно небольшое круглое пятнышко розовой кожи. Лида, чтобы он не волновался, отступила на шаг, при этом поскользнулась на льду и чуть не грохнулась на снег. Выражение его лица не изменилось.

— Помнишь что? — У мальчика было затрудненное дыхание.

— Это не важно. Ты что, болен?

— А тебе какое дело?

Лида почти отчаялась разговорить мальчишку.

— На вот, держи, — сказала она, сунула руку в карман и бросила ему монетку.

Его быстрые впалые глаза с опухшими веками впились в летящую монетку, и он выхватил ее из воздуха таким быстрым движением, что у Лиды кольнуло сердце. Она помнила, каково это — жить в такой нищете.

— Поешь что-нибудь.

Мальчик попробовал монету на зуб. Лида улыбнулась.

— Я имею в виду хлеб.

Неожиданно он встал на четвереньки, и она увидела длинную, почти во всю спину, прореху на его грязной длинной куртке, как будто кто-то пытался схватить его, но он вырвался. Перестав обращать на нее внимание, мальчик посмотрел на свою сырую картонку, которая сложилась, когда он из нее выбирался.

— Серуха, — шепнул он.

Кипа пришла в движение, и неожиданно из нее выскользнуло что- то маленькое и серое, подозрительно похожее на крысу. Лида отпрянула в сторону и налетела на какого-то прохожего, который, уронив зонтик, обругал ее за неловкость.

— Извините, — торопливо сказала она и снова развернулась к мальчику.

В его руках свернулся щенок с дымчатой шерстью. Это существо словно стояло из одних коричневых глаз, длинных бархатных ушей и выпирающих ребер, которые казались такими хрупкими, что могли поломаться от прикосновения. Он с упоением принялся лизать подбородок мальчишки, но, прежде чем Лида успела даже улыбнуться, мальчик и собака исчезли, растворились в толпе.

23

Металл пел ему. Работая в тюремном механическом цехе, Йене Фриис слышал его голос. Он прислушивался к его шипящему смеху, сваривая листы, чувствовал его трепет, когда вставлял заклепки. Он уже и забыл, какое удовольствие ему доставляло иметь дело с металлами, постигать их свойства, замечать слабости. Почти как с людьми. Каждый из них был уникален.

Десять лет, проведенных в лагере, он имел дело только с деревом. Он один повалил целые леса. Постепенно сосновый запах стал ему настолько привычен, что он перестал отличать запах собственного тела от запаха древесины. Иногда — в самые отчаянные времена — он даже грыз грубую горькую кору. От этого зубы приобретали странный красновато-коричневый цвет, а желудок наполнялся неперевариваемым грузом. Это давало ощущение еды, когда ему это было нужнее всего. За это он был благодарен дереву.