Сочувствующий

Позже, в какой-то момент яркого будущего, комиссар воспроизвел для пациента запись его ответов, хотя последний не помнил, чтобы где-нибудь в белой комнате стоял магнитофон. Многим их голос в записи кажется чужим, что вызывает у них тревогу, и пациент не был исключением. Но в этот раз его тревога имела особенно вескую причину: в глубине души он ощущал, что голос незнакомца, доносящийся из динамика, подлиннее его собственного, поскольку он не кто иной, как незнакомец для всех остальных, не говоря уж о самом себе. С этим неприятным чувством он и услышал, как голос незнакомца ответил: я видел все. Клод сказал мне, что зрелище будет тяжелое, но я должен его увидеть. А это так уж обязательно? – спросил я. Поговори с майором, ответил Клод. Он главный. Я просто консультант. Тогда я обратился к майору, и тот сказал: я ничего не могу поделать. Ничего! Генерал хочет выяснить, откуда она взяла эти имена, причем как можно скорее. Но это неправильно, возразил я. Неужели вы не понимаете? Можно обойтись и без этого. Майор промолчал; промолчал и Клод, стоящий у проектора. Дайте мне поработать с ней наедине, сказал я троим полицейским. Хотя американцы прозвали наших полицейских белыми мышами из-за их белой формы и фуражек, ни в одном из этих троих не было ничего мышиного. Они ничем не отличались от обычных представителей нашего мужского населения – невысокие и худощавые, с густым загаром от постоянной езды в джипах и на мотоциклах. Сейчас вместо парадной, целиком белой формы на них была полевая, белые рубашки и голубые брюки, а свои голубые фуражки они оставили за пределами кинотеатра. Оставьте меня с ней на пару часов, сказал я. Самый младший полицейский фыркнул. Он просто хочет прокатиться первым. Я побагровел от злости и стыда, а самый старший полицейский сказал: американца это не волнует. И ты не волнуйся. На вот, попей водички. В углу стоял холодильник, полный газировки, и старший полицейский, в руке у которого уже была открытая бутылка, сунул ее мне, прежде чем усадить меня на стул рядом с майором. Я покорно сел, и мои пальцы, сжимающие ледяную бутылку, сразу начали неметь.

Прошу вас, господа! – воскликнула шпионка. Я невиновна! Клянусь! Это объясняет, почему у тебя во рту список с именами полицейских? – спросил младший. Наверно, ты просто подобрала его где-нибудь и так проголодалась, что решила скушать! Нет, нет, рыдала шпионка. Чтобы оправдаться, ей нужна была хорошая легенда, но почему-то она не могла ничего придумать; впрочем, никакая легенда не помешала бы полицейским выполнить свое намерение. Ну ладно, сказал средний по возрасту, расстегивая ремень и штаны. Он уже находился в состоянии готовности; его одиннадцатый палец оттопыривал трусы. Шпионка застонала и отвела взгляд, только чтобы наткнуться им на младшего полицейского, стоящего по другую сторону стола. Он спустил штаны еще раньше и теперь яростно надраивал себя одной рукой. Сидя позади него, я видел лишь впалые щеки его голых ягодиц и ужас в глазах шпионки. (Зачем меня заставляют снова это переживать? – спросил упитанный майор. Я уже обо всем забыл. Разве не в этом преимущество мертвых? Мы что, тоже должны вспоминать? А как же, сказал Сонни. Только у мертвых времени сколько угодно – вспоминай не хочу.) Шпионка поняла, что это не допрос; приговор уже вынесен, и эта троица сейчас приведет его в исполнение своими личными инструментами. Старший, наверняка чей-то отец, ласкал ту часть своего тела, которая у большинства мужчин с успехом претендует на роль самой безобразной. Это стало абсолютно ясно для меня теперь, когда младший полицейский повернулся в профиль, придвинувшись ближе к лицу шпионки. Гляди-ка, сказал он. Ты ему нравишься! Три набухших члена были разными по длине, один смотрел вверх, другой вниз, третий скосился набок. Пожалуйста, не надо! – воскликнула шпионка, зажмурившись и мотая головой. Прошу вас! Старший полицейский усмехнулся. Видите, какой у нее плоский нос и темная кожа? Наверно, в ней есть камбоджийская кровь, а может, тямская. У них девки горячие!