Сочини мою жизнь

Но воспоминания о деньгах часто отрезвляют девичьи головы. Случилось это и с Таней. Надвигался день оплаты за комнату, которую Таня снимала у пенсионерки Лидии Ивановны. Это раз. Роза-Хутор, конечно, не Куршевель, но, наверное, тоже ничего. Таких командировок у нее еще не было. Это два. Но самое главное, что, отказавшись от этой работы, ей придется вернуться в редакцию, к Петру Симоновичу. В этом месте мыслительного процесса Таня резко шмыгнула носом и показала ревности большую фигу, потому что плакать из-за Игоря Лукича было приятнее, чем жить с сухими глазами в компании Петра Симоновича. И потом… Всегда есть надежда. Ведь бросил же Лукич эту чумовую Арину, стало быть, разочаровался в ней.

Слезы смыли налет притворства и обнажили простую истину: Таня переживала романтическую влюбленность в Игоря Лукича. Так влюбляются в героев книг и артистов кино, то есть используют образ как канву, по которой фантазия вышивает все, что заблагорассудится. Разница была лишь в том, что она не читала книгу о Лукиче, а сама писала ее.

* * *

Сочи встретил влажной жарой и дорогими таксистами. Таня даже не сразу разобралась, что ей больше не по вкусу. Но от таксистов была хоть какая-то польза, а от жары только неудобство. «Как тут люди живут?» – подумала Таня. И сама себе ответила: «Хорошо живут, с инжиром и олимпийскими объектами». Хотя инжир тут появился раньше, и многие бы предпочли этим ограничиться.

Усилием воли Таня заставила себя сесть в такси, цена за которое противоречила ее представлениям о стоимости этой услуги. Но, видимо, Олимпиада прошла, а желание ставить рекорды осталось. На лицах таксистов была написана не алчность, а как будто спортивный азарт, дух состязательности. В их глазах горел олимпийский огонь. Они искали, как поняла Таня, даже не самого богатого, а самого стеснительного клиента, которому будет стыдно переспросить: «Сколько-сколько?» – и высказаться вслух по поводу названной суммы. Тот, кто часто летал в этот влажный крематорий, трамбовал цену раза в два. Таксисты брали такого пассажира с видимым неудовольствием. Желанным клиентом был тот, кто прилетел сюда в первый раз и отсвечивал восторженным взором. Космические цены такие новички считали началом знакомства с городом-чудом, где есть море, горы и кружки с олимпийской символикой. Впрочем, море и горы были здесь всегда. А вот кружки наделили город особой харизмой.

Таня села в такси, не рядясь. Обрадованный водитель изобразил гостеприимство, но было очевидно, что вечером он будет рассказывать жене, как вез москвичку, не знающую цену деньгам. Таня сама приехала в столицу из провинции и понимала, что обмануть москвича было особой доблестью, способом восстановления социальной справедливости от Калининграда до Владивостока. Ну и пусть! Она имеет право не экономить, у нее особая миссия. Не хватало ей еще беречь капиталы Игоря Лукича. Вот еще! Сколько надо, столько и потратит! Это был ее ответ Чемберлену, мелкая пакость, женская месть Лукичу за то, что он не узнал ее голос, не сказал, что рад ее звонку. А главное, что Арина у него, видишь ли, чумовая, как будто это доблесть какая. Таня была раздражена даже тем, что Арина и Лукич не то чтобы рифмуются, но звучат вместе как-то слаженно, сродни Руслану и Людмиле.

Нахохлившаяся от этих мыслей Таня проигнорировала дежурный вопрос таксиста, задаваемый всем москвичам: «Как там Путин?» Ее односложные ответы прервали нить разговора, и в полной тишине они начали подниматься в горы. Постепенно узелки в душе Тани стали распускаться, став уродливыми и мелкими на фоне этих просторов и зеленых лесных шапок, нахлобученных на мудрые лбы Кавказских гор. А поверх этой красоты сияло огромное, бездонное голубое небо, перед которым стыдно быть несчастной по такому ничтожному поводу. Восторг и полет захватывал любого, кто вырывался сюда из бетонных сот городов. Таксист незаметно усмехнулся, поймав лицо Тани в зеркале заднего вида. «Что? Съела? То-то же! А туда же!» – радовался он тому, что горы сбили апломб с неразговорчивой пассажирки.

Роза-Хутор оказалась компактным районом высоко в горах, где природа отмерила человеку границы дозволенного. Вся архитектурная фантазия свелась к окантовке горной реки, зажатой с двух сторон скалистыми склонами. Реку питали ледники, которые иногда уставали таять, и тогда река мелела, превращаясь в глубокий овраг, обрамленный почему-то набережной. Эта набережная была стержнем Роза-Хутор, ее Бродвеем, ее Елисейскими Полями, ее Арбатом. С той лишь разницей, что на эти известные улицы люди специально съезжались, чтобы показать себя, а в Розе Хутор других улиц просто не было. По правому берегу тянулись четные номера, а по левому – нечетные. Дальше природа не пускала людей, выставив щит в виде гор.