Сочини мою жизнь

– Вот какой ты въедливый, Игорек. Я тогда себе не только ручку прикупил, но и брелок с Эйфелевой башней. Могу себе позволить. Не завидуй, это портит цвет лица.

И Петрович, довольный началом, продолжал:

– Утром, Игорек, Париж пахнет кофе. Заметь, это не поэтический образ, а гастрономическая подробность. С утра я открывал окно в гостинице и впускал этот запах заодно со свежим воздухом. Уходил. Вечером возвращался. И что ты думаешь? В мое отсутствие горничная закрывала окно и вырубала отопление. Видимо, она думала, что если я открываю окно, то мне жарко. В постель ложишься, как в ледник. К утру я своим дыханием и врубленными на полную мощность батареями восстанавливал гармонию: тепло, свежий ветерок из окна, запах кофе. К вечеру все повторялось. Знаешь, что они придумали, чтобы я не открывал окна? Поставили на подоконник какие-то горшки, неподъемные икебаны как презент от отеля. «Нам для вас ничего не жалко, месье из России».

Петрович передернулся, вспоминая тот холод. Потом расплылся, сменив воспоминания:

– И вторая картинка – наш Надым. Ты, Игорек, человек некультурный, поэтому даю вводную: это Ямало-Ненецкий округ, за Полярным кругом. Закончили мы переговоры о поставке курятины, сейчас, говорят, шофер будет. А гостиницу из окна видно, рукой подать. Дай, думаю, пешком пройдусь, местный колорит почувствую. Короче, отпустил шофера и пошел. На середине пути я стал думать, куда ближе – в гостиницу или назад, в офис. Просчитаться было страшно, от холода воздух стал осязаемо тягучим и не втягивался в легкие. Веришь ли, Игорек, перед глазами проплыли рассказы Джека Лондона, которые плохо кончились.

Игорек всем видом показывал, что верит. Он был благодарным слушателем.

– Но кое-как дошел. Первые пять минут в номере были счастливейшими в моей жизни. На шестой минуте я понял, что от жары и духоты умирают еще мучительнее, чем от холода. Батареи не регулировались. Вообще. Вся гостиница ощетинилась открытыми форточками, иначе был гарантирован тепловой удар. По гостиничным коридорам ходили как в сочинском пансионате – босиком и чуть ли не в купальниках.

Петрович даже раскраснелся от воображаемой жары.

– И вот я спрашиваю тебя, друг сердечный, какая богатая страна может позволить себе отапливать воздух Заполярья? Пустите марсиан пожить зимой в Париже и в Надыме, и пусть они скажут, кто богаче. А если марсианину показать нашу поливальную машину, конкурирующую с дождем? Или особняки слуг народа? Это что можно о народе подумать, если его слуги так живут? Вывод однозначен: к бедным нас причислили только ввиду отсутствия марсиан как объективных судей.

– Да, осталось только марсиан найти, которые нас к богатым странам причислят, – подвел итог Лукич. – Так что поиск марсиан – это наша первоочередная национальная задача.

– Ну тогда Илон Маск – агент нашего Роскосмоса, – резвился Петрович.

В это время в буфет зашел Валериан Генрихович. Выступая в прениях, он имел успех, ему хлопали на полсекунды больше прежнего выступающего, и поэтому он был в приподнятом настроении. Жестом он поприветствовал друзей.

– Пойдем отсюда, а то еще подсядет, с него станется, – неприязненно сказал Лукич.

– Зря ты так. Здесь и хуже экземпляры попадаются.

– Я в сортах дерьма не разбираюсь. – Лукич решительно встал.

– А зря. Это ты в парфюме можешь не разбираться, а в дерьме при нашей работе разбираться нужно, – то ли пошутил, то ли поучил Петрович.

Они вышли из буфета.

– А ты чего на него сердитый? Повод есть?

– Да нет, вроде он мне ничего плохого не сделал. Даже наоборот, все договоренности выполнил, депутатским мандатом меня обеспечил. Предъявить ему мне нечего, но тошнит от него. Какой-то он…

– Болтун с двойным дном, – подсказал Петрович.

– Вот-вот. Короче, общаюсь с ним по суровой партийной необходимости.

– Ладно тебе. У него тоже жизнь не сахар. После выборов, я слышал, он в опалу у твоего всемогущего Пал Палыча попал. Взъелся на него за что-то старик, где-то он накосячил.

– Что? Отравил не того? Он же специалист по деликатным поручениям.

– Ну и шутки у тебя пошли. Конченым пессимистом ты становишься, как я погляжу.

– Да нет, просто настроение какое-то… Но я так понимаю, что опала миновала, наш друг опять на коне, с трибуны не слезает. Шеф посерчал да и простил. Как ему без такого помощника историю вершить? Пал Палыч у нас как природа – суров, но не злонамеренен.

– Пышно выражаешься, однако. А скажи ты мне, друг сердечный, ты сегодня во сколько освобождаешься? Может, заедешь ко мне коньячку попить?

– Сегодня не смогу, Петрович. У Ники премьера, иду изображать зрительский восторг. Генеральный спонсор, как-никак.

– Даже так? Я думал у тебя там все закончилось, – и Петрович замолчал, остановившись у «стоп-линии». Личную жизнь друг друга они не обсуждали.

– Правильно думал. Ее творчески и физически ныне оплодотворяет господин Савраскин, а я, как дурак, финансирую их творческий союз. Что-то вроде компенсации за расставание. – Неожиданно Лукич пододвинул «стоп-линию».

– Даже так? – сочувственно удивился Петрович.