Сочини что-нибудь

С самого детства ярость стала Феликсу отцом. Старшим братом. Защитником. Ярость придавала сил и смелости, подгоняла вперед, к падениям, ошибкам, насмешкам. Никаких наставлений и объяснений. Гнев спасал от катастрофы. Гнев не давал опуститься. Гнев стал самым ценным активом и тактикой.

Жизнь Феликса питалась от батареи, в которой плюс – это одиночество, а минус – гнев, и Феликс жил, подвешенный меж ними, не в силах ничего изменить. Отец так и не узнал, в какую злую бабу превратилась мать. Она распекала Феликса-мальчика за слабости папочки, отравила ему душу собственным ядом. Когда он вырос, став отражением отсутствующего мужа, мать обрушила на него всю полноту презрения и ярости. От Феликса требовалось невыполнимое: жить в доме бурлящего гнева, где каждый ломоть хлеба подается под толстым слоем небрежения.

Феликс ненавидел отца за то, что тот оставил его на попеченье мегеры. Он их обоих ненавидел, любил и презирал с той страстью, которая принижала и расцвечивала всю жизнь.

Дабы спастись, он женился на той, которая уже мерила свои чувства в пфеннигах, выдаваемых скупой рукой, как мизерная плата за чувства, взращиваемые в супруге и сыне. Даже в веселейшие моменты жизни она легко отдавалась мрачному настроению. Как поздно Феликс распознал в ней собственную мать! Вполне возможно, он сменял шило на мыло, приютившись в знакомой неприветливой гавани.

Если он отсюда не выберется, то сын его примет основной удар материнской злобы.

Феликс обречет сына на ту же участь, на какую обрек его собственный отец. Жена проснется и увидит, что Феликса нет на супружеском ложе, потом выяснит, что на работу никто его не вызывал. Забеспокоится, испугается, и наконец страх перейдет в отчаяние. Жену себе он выбрал – помимо прочих качеств – еще и за потаенный потенциал к возмездию.

Где-то наверху промчался поезд. Силясь описать то, как содрогнулась в тот момент земля, Феликс не смог определиться со словом: не то неопистражуткий, не то невыразижуткотрясающий. Туннели наполнились дичайшим скрежетом.

Волна ярости схлынула, и Феликс сделал вдох. Услышал, как издали приближаются к нему шаги. Нет, не проводник. Этот неизвестный едва волочил ноги, спотыкался, бухал ступнями. Чудовище, слепленное из прочих ужасов в голове Феликса, наконец обрело форму и шло к нему.

Прелесть гнева в том, что места страху он не оставляет. Кто бы там ни крался во мраке – будь то сам пройдоха-проводник или его чудовищное дитя, – Феликс изготовился придушить его. Сунул тетрадь в карман и поспешил унять неровное дыхание. Подтянулся, готовый сойтись с противником вслепую. Стрелой помчался вперед, наугад молотя кулаками воздух, раздавая пустые удары направо и налево.

Кулаки его обратились в снаряды, готовые взорваться от соприкосновенья с целью. Почувствовав наконец близость существа, Феликс бросился на него. Пустил в ход локти, колени, кулаки и пятки.

Повалив противника и оказавшись сверху, Феликс обрушил на него ураган ударов. Неизвестный не защищался. Довольно крупный – крупней ребенка, – он тем не менее был хрупок. Используя гнев как топливо, Феликс молотил его, прицельно и наугад.

Чудовище наконец шумно выдохнуло. Голосом ломким и сухим, словно заржавленным от неупотребления, сказало – да, не просто издало звук, а сказало:

– Sohnemann[45]. – С великой тяжестью оно обреченно вздохнуло. – Ты пришел.

Оно взмолилось:

– Только бы ты не оказался моим сыном.

Ах, этот голос… Чиркая спичкой, Феликс зарылся в глубины памяти, в самые темные. Наконец он поджег страницу из тетради.

И замер пораженно. Нет, не может быть. Что за жестокие шутки? Проводник, обманщик и негодяй, как-то узнал о детстве Феликса и подстроил это ложное воссоединение. Вот он, обещанный ужас.

Прижатый к полу, призрак молвил:

– Я ждал, надеясь, что ты все же не явишься.

Нанятый попрошайка! Мерзкий притворщик! Какой тонкий садизм, какой трюк. Феликс даже захихикал. Оторвав тело от земли и готовый отшвырнуть его в сторону, он прорычал:

– Как смеешь? – От боли в сердце он нанес старику удар тыльной стороной ладони, и тот снова рухнул. Феликса парализовало любовью и одновременно отвращением. – Ты не мой отец!

Старик присмотрелся к нему.

– Он и тебя одурачил.

– Меня еще никто не обманывал!

– Тайлер обманул тебя, – напомнило чудище.

В приступе отчаянного безумия Феликс М*** заорал, прося проводника вернуться. Хотя как можно называть его проводником? Ведь этот человек не приводит людей в нужное место, он их уводит прочь с пути, в пучину смятения. Феликс, давя в себе гнев и отчаяние, проорал:

– Твоя шалость удалась!

Он проорал:

– Ты ранил меня сильней любого лезвия и кулака! – Глянув на распростертое внизу тело, он крикнул: – Заканчивай, не то я – поверь на слово – раздавлю твоего гнусного сообщника!

Ответом ему было эхо собственных угроз, а дабы те не казались пустыми, Феликс поднял хрупкое тело и сдавил ему тощее горло. Жилка на шее билась, как у зайца, которому вот-вот сломают хребет.

Притворщик сипло, булькая, поинтересовался:

– Мальчик мой, тебе все еще нравится выдумывать новые слова? Помню, ты изобретал собственный, тайный, язык.