Сочинения в 2 т. Том 1

«Только мне и дела каждого встречного возить».

Тут я и попросил его, очень вежливо, но с огоньком, чтобы о даме моей не смел он так выражаться. Он извиняться стал, смутился, покраснел, плечами пожал и в сторону удалился.

Следуем, значит, мы дальше. Я ко всему уж приготовился: любую атаку отобью, а Машеньку не отпущу, пока сама уйти не захочет.

У двери, при выходе, наши бригадные стоят. Увидели меня, шеи повытянули. Мимо проходя, «добрый вечер» я сказал. Дружно в ответ головами закивали. Слышу, вслед кто-то шепчет:

«Только подумать… Вот те и Лука!»

На улице действительно ливень. Грохочут ручьи. Деревья, будто фонтаны, кипят. Остановились мы в растерянности, под балконом стоим. Смотрю я на нее, и весело мне, и радостно, — петь хочется и смеяться. Откуда и речь у меня взялась? В другое время целыми часами молчу: что, думаю, зря болтать-то? А тут и шутки, и прибаутки сами на язык просятся. Машенька говорит:

«Хорошо с вами, Лука Алексеевич! Но сперва вы показались мне бирюком».

«Это вы, — говорю, — отогрели меня, Машенька. Чего не сделает один ваш взгляд».

Всю ночь, однако, на улице не будешь стоять. Публика вся почти уже разошлась.

— «Как же быть?» — спрашивает Машенька неизвестно кого.

«Очень просто, — говорю, сбрасываю пиджак свой новый, бостоновый и плечи ей осторожненько покрываю: — Давайте руку, Машенька, пошли!»

А в это самое время, откуда ни возьмись, тот же усач!

«Я, — говорит, — давно вас жду, Мария Сергеевна. Моя машина вот, у подъезда».

«Да, — отвечает Машенька. — Правильно».

Ласково глянула на меня, пиджак возвратила, руку пожала и с тем, с усачом, к машине пошла. Как-то внезапно все это случилось, не то чтобы слово сказать, даже пикнуть я не успел. Грянула машина в тот же миг, фары загорелись, дождь радугой впереди засиял.

Так и остался я, как говорится, сам один. Стою, чуть не плачу од огорчения. Наши-то все время в окошко наблюдали и, видно, поняли: неладно у меня получилось. Выходят они гуськом, один по одному, все тихие, печальные, мол, не рассказывай, Лука… Вместе мы до гостиницы добрели. Тут Сидор Петрович в сторонку меня отвел, спрашивает:

«Кто такая?»

«Не знаю, Сидор Петрович, а только как уехала она внезапно — в душе у меня запекло».

«И что же, до сих пор печет?»

«Печет, — говорю, — еще сильнее…»

«Плохо, Лука, твое дело. Я сам эту стадию когда-то прошел. А между прочим, знаешь, кто этот, с усами? Это известный в тресте инженер Прокопенко. Высокий специалист!..»

Услышал я это и на табурет опустился. Знаменитость! Куда же мне с ним тягаться? Баста. Все кончено.

Чуткий человек Сидор Петрович об руку меня взял, по коридору прогуливает, разговором веселым хочет отвлечь. Но видит, что я как ночь и разговор не помогает. Когда мы по коридору прогуливались, я вывесочку приметил: «Буфет». Стукнул я в двери. Петровича за собой потащил, сонной буфетчице кричу:

«Два раза по двести!»

Она без промедления и налила. Но Сидор Петрович сгреб стаканы и аккуратно в графин обратно перелил.

«Другие пьют из сочувствия, — говорит. — А я из сочувствия отказываюсь. Да и тебе оно ни к чему. Ты лучше сну теперь, Лука, доверься. Сон силы даст и выход подскажет».

Так я и сделал. Улегся и словно в ночь провалился. Ранним утром меня разбудили:

«Машина подана… Едем!»

Смотрел я с горки, с Каменного Брода, на малый областной городок: в каком же доме она живет?

В тот месяц трудная работа бригаде нашей выпала. Оккупанты шахту совсем изувечили. А машин в те, первые, дни не было еще никаких. Позже они появились в полном достатке. Бывалый человек Сидор Петрович и тот головой качал:

«Сколько сил нужно!»

Пока спустишься в шахту, промочит тебя до костей, сквозняком прошибет, в штреке воды по колени, сплошные завалы дорогу преграждают, кровля так и валится, не успеваешь закрепить. А штрек наш главный. На него вся надежда. Там, за осыпями, уголь ждет. Люди каждый час отсчитывают: когда же уголь начнем давать? Работали мы будто на пожаре. О, славушка донецкая недаром гремит! Великий был труд, поистине великий, отважней, может, и не было другого труда. Не камень, а будто крепость мы вражью громили, чтобы огонь победный поскорее добыть. Я тоже работал как двужильный: в самые опасные места ходил. А теперь силы мои будто утроились.

Месяц прошел или больше — не помню. Бриться совсем я забросил. Спецовку редко снимал. Открою шкаф, посмотрю на костюмчик, складки потрогаю, что после дождя на нем остались, и снова дверцу тихо закрою.

«Довольно, — скажу себе. — Был уже франтом…»

После смены вымоюсь в бане — и спать. Заработком своим тоже мало интересовался. Знаю одно: работаем, сил не жалея. Пусть, кто приставлен к этому, высчитывает процент. А процент, оказывается, не сотенный — тысячный вышел! На тысячу процентов мы штрек за месяц продвинули. Главное, что пробились мы к пласту. Уголь пошел на-гора. Вот главная наша победа! И заработал я как помощник бригадира десять тысяч рублей.

— Здорово! — вырывается у Кузьмы. А Николай тут же сыплет ядовитой скороговоркой:

— Не выдержал… Заинтересовался! Тебе бы такие деньги, Полюшку свою, старушку, небось в шелка бы одел!..