Сочинения в 2 т. Том 1

Бойченко промолчал. Он думал о том, как трудно давалась ему каждая строчка. По Сашеньку предложение редактора воодушевило. Быть может, она еще не успела осознать, под какую огромную глыбу труда торопилась подставить свои плечи? Одновременно он подумал и о том, что уже не сможет «отключиться» от своих героев; они словно бы окружили его, словно бы присутствовали в квартире, и писать о них стало для него потребностью.

Шура еще долго лежал с широко открытыми глазами, будто прислушивался к тишине. Александра Григорьевна гнала эти минуты глубокого раздумья, когда, как бы отрешаясь от своего немощного тела, он жил напряженной работой мысли. Но вот он позвал жену, и она неслышно приблизилась, — она постоянно находилась рядом, не напоминая о себе.

— Послушай, Сашенька… — сказал, покусывая губы, что было признаком сдержанного волнения. — Я думал об этой большой работе и… о тебе. Нет, это неверно, будто жизнь обошлась со мной слишком сурово: жизнь дала мне тебя! Ты — мои руки, мое зрение. Я вспоминаю милую, светлую подругу моей юности, Сашу Алексееву, и наши ясные, звездные ночи под тополями на окраине Киева, наши мечты о счастье. Мог ли я прочесть сквозь время, что упаду, искалеченный, в пути, а веселая, беззаботная Саша Алексеева станет моей опорой, моей терпеливой няней и помощницей?

Она задумалась.

— Ты всегда говорил мне, что жизнь лишь тогда полна, когда она вся проникнута борьбой за высокую идею. Я знаю, что в любом состоянии ты не можешь оставаться пассивным: ты должен что-то делать для людей. Значит, работа — твое лекарство, и, поскольку оно верно действует, я за это лекарство, Шура.

Он с усилием проглотил подступивший к горлу комок.

— У тебя еще есть время подумать. Создавать книгу — это значит работать дни и ночи, глубоко, всем сердцем пережить ее события, плакать и смеяться вместе с ее героями, собрать их в себе и раствориться в них. Но подумай, какая огромная работа предстоит и тебе. Моя рука слабеет, мне подчас даже слово написать нелегко. Ты должна будешь записывать текст под диктовку, читать его вслух, вычеркивать, заменять отдельные слова, отбрасывать целые страницы, заново переделывать ранее законченные главы, а хватит ли, Сашенька, силенок?

Она задумалась.

— Помнишь, ты говорил, что решающе важно воспитать в себе привычки рабочего человека? Это значит: без уловок, отлыниваний, отсрочек, точно в положенный час мы внутренне собраны и приступаем к работе. Да, в точно назначенный час! И ежедневно.

Он долго молчал, прислушиваясь.

— Кто это сказал, Сашенька, я или ты? Право, бывают же чудеса: ты выразила мою мысль с точностью, слово в слово!

* * *

Утром позвонили из молодежного издательства. Уже знакомый редактор спросил, не согласится ли Александр Максимович подготовить к печати брошюру, поданную одним рабочим-автором и представляющую собой интересную попытку рассказать о новаторах крупного металлургического завода.

— Вы полагаете, что я смогу это сделать? — спросил Бойченко.

— Судя по главам вашей рукописи, которые я прочитал, — ответил редактор, — сможете!

Бойченко работал над этой рукописью бережно и напряженно, выверяя каждую фразу, пока мысль не получала полное и ясное выражение. В издательстве его правка понравилась, и ему поручили еще одну работу. Пришлось обложиться справочниками, томами энциклопедии, словарями. Тот, кто перечитывал рукопись после его «вмешательства», мог понять, что Бойченко-редактор трудился не щадя сил.

В 1939 году, когда план обширной автобиографической повести «Молодость» уже лежал отпечатанный на его столе, болезнь нанесла ему еще один удар: он перестал видеть правым глазом.

— У меня остается мало времени, — сказал он жене. — Отныне будем дорожить каждым днем и часом. Повесть, Саша, выношена, выстрадана, и остается ее записать. Когда я мысленно возвращаюсь к главам, к эпизодам, к бесчисленным коллизиям «Молодости», меня переполняет ощущение жизни, ее удивительного многообразия, света, запахов, звуков, осязаний, неповторимых эмоций, усилий, раздумий, — словом, всех слагаемых бытия. Значит, судя по тону, по духовному уровню мироощущения, повесть будет жизнеутверждающей, — у меня она и не получится иной. За дело, моя подружка, и пусть последняя точка светит нам, как звездочка, вдалеке!

Помолчав, он продиктовал первую фразу. Попросил прочесть ее вслух, изменил начало, добавил два слова. Сказалось, что эти слова слабо цементировались в контексте, и пришлось заменить их другими, почти равнозначными, хотя после такой замены фраза приобретала несколько иную акцентировку. Еле уловимое «почти» не стерлось, не растворилось в последующих фразах, оно как бы давило на них изнутри, отяжеляя смысловую нагрузку. Он возвратился к первой фразе, предложил вычеркнуть ее и продиктовал новую. Работа пошла увереннее, быстрее, потому что интонационный «ключ» повести таился в той, первой, строке.