Сочинения в 2 т. Том 1

Элегантно одетый и важный, он сначала равнодушно взглянул на нас сквозь выпуклые стекла очков и вдруг присел, взмахнул руками, засмеялся, — за стекляшками знакомо блеснули веселые глаза.

— Кого я вижу? Алексея Силыча и Петра?..

— И Максима Фадеевича Рыльского, — сказал Новиков-Прибой, пожимая ему руку.

— Рыльский? — быстро, негромко переспросил Бабель. — Максим Рыльский? Я хотел познакомиться с вами еще в Донбассе, но как-то не получилось.

— Признаться, и у меня было такое желание, — сказал Максим Фадеевич. Добавлю, что не просто желание, а сильное желание.

Бабель быстро и весело взглянул на меня.

— Помните, Петр, в Донбассе мы говорили о Рыльском? Да когда ездили в Макеевку, к доменщикам. Я просил вас прочесть эти стихи: «А Ганнуся плачет, ей пора…»

— Мне кажется, — заметил Рыльский, — в переводе они слабее.

— Нет, мы читали на украинском, — пояснил Бабель, — а перевод я нашел позднее, уже в Москве. Куда же вы направляетесь, друзья? Очень люблю ночной Киев и готов бродить по его улицам до утра… Впрочем, согласен и посидеть за столиком.

Мы заняли стол в летнем садике, и Бабель заговорил первый:

— Сейчас я нахожусь под сильным впечатлением. Только что возвратился в гостиницу от Александра Довженко. Возвратился и хотел подняться в номер, но передумал, а потом встретил вас… Итак, о Довженко: до сих пор я знал его как отличного, самобытного кинорежиссера. Он смело кует свои образы из металла или высекает из камня. А сегодня я слушал его прозу… Знаете, это здорово! Яркая, цветистая проза с глубоким подтекстом и на большом дыхании. Доброе открытие всегда приятно, а для меня это было открытие.

Наклонив голову, он взглянул на Рыльского поверх очков.

— Наверное, для вас мое открытие… запоздало?

Собранный и оживленный, Рыльский заговорил негромко:

— Раньше мне доводилось читать сценарии Довженко. Несмотря на помехи «специфики», я расслышал отличного прозаика. А потом, как-то при встрече, он познакомил меня с прозаическим отрывком. Не стану преувеличивать: я понял, — что это большой и взволнованный мастер прозы, который наверняка еще подарит нам многое от щедрости души.

…Мне запомнился этот вечер в электрических звездах ламп, и неторопливая, вдумчивая беседа, и жизнерадостный, заразительный смех Бабеля, и сдержанная улыбка Новикова-Прибоя, и ясный облик Рыльского, когда он стал читать свои новые стихи, которые сложились именно тогда, на Владимирской горке…

Три писателя, три таких разных мастера трудной и славной, нивы, они были едины в пристальном и страстном интересе к событиям в нашей литературе, и радовались открытиям в ней, и печалились неудачами, и влюбленно верили в ее могучие, неиссякаемые силы.

5. В ПРЕДВОЕННУЮ ПОРУ

В предвоенную пору, после знаменитого перелета через Северный полюс в Америку, в Киеве побывал Валерий Чкалов. Он был старшим арбитром проходившего под Киевом мотокросса и, когда закончились соревнования, с готовностью принял приглашение встретиться с писателями Киева.

Чкалов… Это было время самого высокого взлета его славы. Имя отважного летчика, совершившего беспримерный перелет, гремело по всему миру: газетчики подхватывали каждое его слово, на улицах его окружала восторженная толпа, мальчишки играли «в Чкалова», матери называли Валериями новорожденных сыновей.

И вот он в зале Клуба писателей на Большой Подвальной, — коренастый, белокурый, широкоплечий, с открытой и доброй улыбкой, с веселым прищуром голубоватых глаз, — дружески пожимает руки, отвечает на вопросы, с интересом приглядывается к окружающим.

Рассказывал он о своих полетах, о знаменитом трансарктическом, о многочисленных встречах за границей весело и увлекательно, и весь облик его светился молодой богатырской силой.

Были, конечно, многочисленные вопросы, и временами Чкалов сам переходил в атаку, спрашивая, что создано писателями Киева о славной отечественной авиации, рассказывал интересные эпизоды из повседневной летней практики наших летчиков.

И заключил со вздохом:

— Я это знаю, а теперь и вы знаете, но миллионы советских читателей не знают… как быть?

Сохранилась фотография — память той встречи. И на ней не случайно Валерий Чкалов — рядом с Максимом Рыльским: они беседовали во время перерыва и по окончании вечера — и в последующие дни встречались не раз. Позже Максим Фадеевич с увлечением рассказывал:

— Интересный человек Валерий Павлович, очень интересный, Я спросил его по душам; «Вы когда-нибудь испытывали чувство страха?» Он без малейшей запинки ответил: «Конечно! Я, вообще говоря, не верю, чтобы на свете был такой человек, которому неведомо это чувство, ведь в его основе — инстинкт самосохранения. И дело совсем не в том, чтобы в минуту опасности идти ей навстречу очертя голову. Нужно твердо верить, что ты сильнее опасности, умней ее, а поскольку успех решается подчас в течение считанных секунд, — в эти секунды и вложи весь свой характер, всю силу души. И оставайся спокойным, — главное, спокойным: тогда ты каждую мелочь учтешь, и каждый шанс используешь, и высокая радость преодоления будет тебе наградой».