Сочинения в 2 т. Том 1

Зачем-то он поднял руки. За мелкими кустарниками вскрикнул перепел, беспорядочно зашуршала листва. И одновременно я услышал журавлиный крик. Он близился переливаясь. Я сжал плечи Игната. Они тряслись. Он опять смеялся, как вчера вечером во дворе тюрьмы. Глубоко, в самом горле его, бился смех.

Я хотел закрыть ему рот, но он рванул зубами мою ладонь и захохотал.

— Игната, родной… перестань… — Я сжал его голову. — Может, последние сажени… Игнатка… Наши ведь недалеко…

Силы вернулись к нему. Он стряхнул мои руки. Он стал подниматься, покачиваясь, мелко смеясь… Вот он уже привстал на колени… вытянул ногу.

— Человек! — сказал он хрипло.

— Кто идет? — громко закричали из кустов. — Кто?..

Я бросился на Игната, сбил его с ног. Не было сомнения — мы нарвались на беляков. Падая рядом и сползая по мокрой траве, я успел схватить его за голову.

У меня оставалась надежда спрятаться, уйти. Я потащил его к темной выемке, в сторону от кустов. Он хрипел, стараясь вырваться и дотянуться до моей шеи… Обеими руками я зажал ему рот.

И хотя он задыхался, мне казалось, что вот, в ладонях, я держу самую жизнь его, и разжать ладони — значило потерять, погубить ее…

Но кусты двигались за мной. И неожиданно рядом с земли поднялись три человека.

— Погоди!

Я опустил голову. Единственное, чего мне стало жаль, это последних усилий, словно только из-за них, из-за этих последних попыток стоило так много бороться.

Простуженный голос спросил с угрозой:

— Кто будешь?.. Ну?

Перед моим лицом чиркнула спичка. Чуть открыв глаза, я увидел за трепетной каплей огня сдвинутые седые брови и выше, на измятой фуражке, маленькую, как степной цветок, звезду.

— Мост! — закричал я, раздирая от радости горло. — Мост рушили! Сводного полка… Свои!!

— Что говоришь?! — сразу меняясь в лице, пробормотал старик и опустился на землю около Игната.

— А это кто ж?

— Наш! Командир, разведчик…

— Ой, брат… значит, мы его?

— Нет, живой! — сказал я. — Я только душил его, чтобы спасти…

— Расстилайте шинель, ребята, — заговорил усач. — Понесем их… Ну, братцы, счастливая ваша звезда!

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Этой весной буйно цвела сирень. Особенно по ночам запах ее был густ и сладок.

Я жил в маленькой комнатке на окраине села и спал обычно у раскрытого окошка.

Запах сирени тревожил меня по ночам.

Сбросив жаркое одеяло, я выходил на крыльцо. В переулке, залитом светом луны, покачивалась кудрявая полынь.

Я шел по переулку вдоль высоких плетней, вдоль темных сараев, до ветряка. Дальше начиналась степь — синяя покатая равнина.

Здесь, у начала степи, я подолгу сидел на старом мельничном камне, утомленный жаркой бессонницей весны. Уже недалеко, за лесными оврагами, за курганом, был мой поселок. Но как медленно я возвращался домой! В Бродах наш отряд задержался на целых пять дней. Пять дней мы не слышали ружейной трескотни и грома тачанок. Постепенно затих и сонливый гул канонады.

Над миром остановилась большая светлая тишина. Дни были знойные и безветренные, ночи — душные от запаха сирени и трав. По вечерам иногда поднимался легкий южный ветер. Я жадно дышал этим ветром — он шел от родных горизонтов, от шахт.

Успокоенный, я возвращался к себе. В темных ветвях сада, за плетнем, кипела жизнь: томно пели сверчки, гремел соловей, золотой дождь светляков сыпался в траву.

В одну из таких ночей я встретил своего командира Гансюка. Он шел плавной походкой вдоль переулка. Я остановился на перекрестке. Он не замечал меня, продолжал шагать, вытянув вперед руки.

— Гансюк! — окликнул я.

Он вздрогнул и тихо засмеялся:

— А, ты?.. Василий…

— Факт.

— То-то, факт, — сказал он ласково. — Такие они, факты, что и не веришь… Брожу я с закрытыми глазами. Понимаешь, боязно открывать — а вдруг все это только снится? Все — весна, соловьи… сад!

Он взял мою руку и, идя рядом, сказал;

— Такая она у нас — природа. Всего человека переполняет. На каждой кочке не горько умереть. В каждом кустике счастье… Такую природу хотели у нас забрать!

Всю ночь мы бродили по селу — пили из криницы воду (она была душиста и светла), потом вышли на большой шлях. Пыль дороги казалась серебряной от луны. Дорога уходила прямо в небо. Мы не заметили, как упала роса, как бледная заря поднялась на востоке.

Прощаясь со мной около сада, Гансюк спросил:

— А ты сам, Василий, что это не спишь по ночам?

Я отвел его на пригорок, показал на далекий горизонт:

— Как же тут спать, Гансюк? Пять верст до моего поселка, не больше.

— Так, — согласился он, подумав. — Понимаю. — И, резко повернувшись на каблуках, скрылся за сараем.

На другой день он встретил меня с улыбкой.

— Выступаем, Василий, — сказал он радостно. — Прямо на передовую линию выступаем.

— Приказ?

— Да. — И потянулся за трубкой, весело щуря глаза.

Я не был удивлен — целые пять дней мы ждали этого приказа. Но за улыбкой Гансюка крылось что-то еще, что-то такое, о чем он медлил говорить. Я ждал. Когда в тесной накуренной комнатке мы остались вдвоем, он сказал с грустью, но спокойно: