Сочинения Иосифа Бродского. Том V

И был город. Самый красивый город на свете. С огромной серой рекой, повисшей над своим глубоким дном, как огромное серое небо — над ней самой. Вдоль реки стояли великолепные дворцы с такими изысканно-прекрасными фасадами, что если мальчик стоял на правом берегу, левый выглядел как отпечаток гигантского моллюска, именуемого цивилизацией. Которая перестала существовать.

Рано утром, когда в небе еще горели звезды, мальчик вставал и, позавтракав яйцом и чаем, под радиосводку о новом рекорде по выплавке стали, а затем под военный хор, исполнявший гимн Вождю, чей портрет был приколот к стене над его еще теплой постелью, бежал по заснеженной гранитной набережной в школу.

Широкая река лежала перед ним, белая и застывшая, как язык континента, скованный немотой, и большой мост аркой возвышался в темно-синем небе, как железное нёбо. Если у мальчика были две минуты в запасе, он скатывался на лед и проходил двадцать-тридцать шагов к середине. Все это время он думал о том, что делают рыбы под таким толстым льдом[13]. Потом он останавливался, поворачивался на 180 градусов и бежал сломя голову до самых дверей школы. Он влетал в вестибюль, бросал пальто и шапку на крюк и несся по лестнице в свой класс.

Это была большая комната с тремя рядами парт, портретом Вождя на стене над стулом учительницы и картой двух полушарий, из которых только одно было законным. Мальчик садится на место, расстегивает портфель, кладет на парту тетрадь и ручку, поднимает лицо и приготавливается слушать ахинею.

1976

МУЗА ПЛАЧА [14]

Узнав, что несколько стихотворений его дочери вскоре должны появиться в одном из петербургских журналов, отец призвал ее к себе и, заметив, что в принципе он ничего не имеет против того, что она сочиняет стихи, попросил все же не компрометировать его доброе имя и воспользоваться псевдонимом. Дочь согласилась, вследствие чего вместо Анны Горенко в русскую литературу вступила Анна Ахматова.

Покорность эта была вызвана не сомнениями по поводу избранного ею занятия или отпущенной ей меры таланта, ни, тем более, предвидением преимуществ, возникающих для автора с отстранением его личного «я» от литературного. Анна Горенко пошла на это ради «соблюдения приличий», ибо в семьях, принадлежащих дворянскому сословию, — а Горенки были дворянами — профессия литератора рассматривалась как не слишком достойная, приличествующая скорее выходцам из сословий низших, у которых нет другого способа приобрести себе имя.

Требование отца, тем не менее, было несколько чрезмерным. Горенки, конечно, были дворянами, но все же не титулованными. С другой стороны, однако, семья проживала в Царском Селе — летней резиденции царской фамилии, — и это топографическое обстоятельство оказало, по-видимому, определенное влияние на главу семейства. Для его семнадцатилетней дочери обстоятельство это имело, впрочем, иной смысл: в Царском находился Лицей, в чьих садах столетие тому назад «безмятежно расцветал» юный Пушкин.

Что касается псевдонима, выбор его был подсказан тем обстоятельством, что со стороны матери линия Горенок восходила к последнему хану Золотой Орды, Ахмату, прямому потомку Чингисхана. «Я — Чингизидка», — говаривала Ахматова не без гордости; и в самом деле для русского уха «Ахматова» обладает азиатским, точнее, татарским призвуком. Тот факт, что в России имя с татарским звучанием воспринимается не столько с любопытством, сколько с предубеждением, означает, что псевдоним выбирался не экзотики ради.

Так или иначе, пять открытых «а» Анны Ахматовой обладали гипнотическим эффектом и естественно поместили имени этого обладательницу в начало алфавита русской поэзии. В каком-то смысле это имя оказалось ее первой удачной строчкой, запоминающейся тотчас своею акустической неизбежностью, — с этими «ах», оправданными не столько сентиментальностью, сколько историей. Строчка эта свидетельствовала о неординарной интуиции и качестве слуха семнадцатилетней девушки, ставшей вскоре после первой публикации подписывать свои письма и официальные документы тем же именем — Анна Ахматова. Как бы предваряя идею личности, возникающую от совпадения звука со временем, псевдоним обернулся пророчеством.

Анна Ахматова принадлежит к категории поэтов, не имеющих ни генеалогии, ни прослеживаемого «развития». Она принадлежит к типу поэтов «свершившихся», являющихся в мир с уже поставленной дикцией[15] и присущим им уникальным мироощущением. Она пришла в русскую поэзию полностью экипированной и ни на кого не похожей. Характерно, что ни одному (ни одной) из ее бесчисленных эпигонов никогда не удавалось сколь-нибудь убедительно ее имитировать; дело всегда кончалось тем, что друг друга они напоминали более, чем автора. Это наводит на мысль, что ахматовская идиома была вызвана к жизни чем-то куда менее постижимым, нежели хитроумные стилистические изыски; она ставит нас перед необходимостью уточнения второго компонента знаменитой формулы Бюффона[16]: «Стиль — это человек».