Растительность в моем окне! зеленый колер!Что на вершину посмотреть, что в корень —почувствуешь головокруженье, рвоту;и я предпочитаю воду,хотя бы — пресную. Вода — беглец от места,предместья, набережной, арки, крова,из-под моста — из-под венца невеста,фамилия у ней — Серова.Куда как женственна! и так на жизнь похожаее то матовая, то вся в морщинках кожанеудержимостью, смятеньем, грустью,стремленьем к устьюи к безымянности. Волна всегда стремитсяот отраженья, от судьбы отмыться,чтобы смешаться с горизонтом, с солью —с прошедшей болью.1986
* * *
Только пепел знает, что значит сгореть дотла.Но я тоже скажу, близоруко взглянув вперед:не все уносимо ветром, не все метла,широко забирая по двору, подберет.Мы останемся смятым окурком, плевком, в тенипод скамьей, куда угол проникнуть лучу не даст,и слежимся в обнимку с грязью, считая дни,в перегной, в осадок, в культурный пласт.Замаравши совок, археолог разинет пастьотрыгнуть; но его открытие прогремитна весь мир, как зарытая в землю страсть,как обратная версия пирамид.«Падаль!» — выдохнет он, обхватив живот,но окажется дальше от нас, чем земля от птиц,потому что падаль — свобода от клеток, свобода отцелого: апофеоз частиц.1986
ЭЛЕГИЯ
А. А.
Прошло что-то около года. Я вернулся на место битвы,к научившимся крылья расправлять у опасной бритвыили же — в лучшем случае — у удивленной бровиптицам цвета то сумерек, то испорченной крови.Теперь здесь торгуют останками твоих щиколоток, бронзойзагорелых доспехов, погасшей улыбкой, грозноймыслью о свежих резервах, памятью об изменах,оттиском многих тел на выстиранных знаменах.Всё зарастает людьми. Развалины — род упрямойархитектуры, и разница между сердцем и черной ямойневелика — не настолько, чтобы бояться,что мы столкнемся однажды вновь, как слепые яйца.По утрам, когда в лицо вам никто не смотрит,я отправляюсь пешком к монументу, который отлитиз тяжелого сна. И на нем начертано: Завоеватель.Но читается как «завыватель». А в полдень — как «забыватель».1986