Сочинения Фрица Кохера и другие этюды

«Добрый вечер, барышня!» [9]

Вурм, домашний секретарь Президента. Какая все же странная фигура! Этакий великолепный образец пресмыкающегося. Некогда в его душе пылало юношеское пламя. Представьте себе червя в молодости. Тогда он еще умел плакать, дрожать, молиться и разражаться веселым смехом. Может быть, он даже сочинял стихи. А ныне! Он хотел бы стать чем-то великим, у него есть воображение, он ценитель высокого и благого. Но он не достиг никаких высот, не совершил геройских подвигов, никогда не занять ему командного поста. И коль скоро он вынужден склоняться перед всесильной вульгарностью, он назло себе опускается все ниже, до самой низменной жестокости. Отсюда неопровержимо следует, что высота, где обитают красота и добро, вызывает у него панический ужас. Он мог бы стать славным парнем, если б чьи-то прелестные уста одарили его улыбкой. И вот он извивается, льстит и заискивает, этот законченный негодяй, эта рептилия, болезненно жаждущая любви и ласки. Как ему хочется быть добрым, честным и благожелательным! Ведь он умен. Ах, он такой дока во всех сердечных делах, он знает свет и знает, что упустил, прошляпил самую лучшую вещь в мире: тепло взаимной симпатии и любовь. И вот однажды вечером, в сумерках, отправляется к Луизе, которую боготворит. Теперь он готов посвататься к ней, хотя убежден в бесплодности своих поползновений. И начинается эта великолепная сцена истязания любящих сердец. Несомненно, Вурм — негодяй, ему доставляет удовольствие мучить Луизу, но столь же несомненно, что он при этом терзается. Он любит, это очень важно. Ибо теперь на наших глазах разверзается настоящий ад душевной боли. В этой роскошной вечерней сцене идет проливной дождь терзаний. Горница Луизы будто оклеена картинами несказанной муки. Тут вам и месть, и нежность, и плотское вожделение, и злоба, и подлость и неумолимая стойкость. И все это сплетается в беспощадном поединке персонажей. Вурм светский человек, у него солидное образование и хорошие связи, он отлично понимает героический характер девушки. Он знает, что на испуг ее не возьмешь. Она безмерно его восхищает — как раз в тот момент, когда поддается на его мерзкую провокацию. Сам он безгранично себя презирает. Но он стерпит, выдержит все и даже больше: заставит себя совершить еще худшие мерзости. Вот какой он великий человек. Герой. Так что Рыцарь Фердинанд может гордиться, что пал жертвой столь смелой интриги.

Эскиз к портрету [10]

Я так и вижу его перед собой, этого принца фон Гомбурга. Напялил щегольской исторический костюм и тотчас вообразил о себе бог весть что. Распустил хвост, павлин. Впрочем, он талант, умеет говорить слова, и одно это умение уже его заводит. На широко расставленных ногах высокие, начищенные сапоги, на руках, черт возьми, рыцарские перчатки, такие не у каждого есть, простому бюргеру их иметь не положено. На голове парик, усы сказочно закручены, так что успех у публики обеспечен. Осталось лишь грозно топнуть солдатской ногой, чтобы смести из театра всех зловредных критиков. Так он и делает, и с этого момента сей господин принц фон Гомбург — артист милостью Божьей. Впрочем, он выучил всю роль наизусть (явный перебор!) и отметил в ней места, где его принц-гомбургская сущность должна проявиться во всем блеске. Никакой отсебятины, никаких артистических выкрутасов. Ему они без надобности. И хорошо, что он ничему не научился, настоящий актер и так все умеет. Ведь именно это выгодно отличает актерскую профессию от прочих земных ремесел: просто двигай вперед, топни сапогом, взмахни шпагой, сделай какой-нибудь жест, встань в позу — и сорвешь аплодисменты.

Да разве простые люди могут сказать, например, такое:

Добро ж, чудовищная, — ты, чье покрывало
Как парус треплет ветер, кто кого?

Ни один врач, или техник, или журналист, или переплетчик, или альпинист тактне скажет, да и повода у них не найдется, ей-богу.

Принц фон Гомбург жутко вращает глазами, он читает стихи скорее глазовращением, чем устами. Впрочем, декламирует он плохо. И это доказывает, что он хороший человек, что у него есть душа, жена и ребенок, что у него есть характер. А еще это доказывает, что он глубоко, глубоко размышлял над своей ролью (теперь я наконец заметил его старанья).

А когда он произносит реплику:

…но отдает мерзавцем, а не принцем.
Придумаю получше оборот, —

его просто распирает этакая молодецкая нутряная удаль. Он уже не декламирует, а рычит. Вот теперь он честно заслужил свои аплодисменты. Но к бюргерам, чьих аплодисментов он так жаждет, он относится с аристократическим высокомерием. Еще бы, он ведь принц, владеет поместьями на Рейне:

Займусь распашкой, севом, стройкой, сносом.