Сочинения Фрица Кохера и другие этюды

Пажи смотрелись как фантастические фигуры из сновидений. Они смущенно улыбались в публику, словно стеснялись бросаться в глаза. Но тогда — причем тут смущение и стеснение? Смущались те, кто на них смотрел. Я, например, был смущен до блаженного идиотизма. Но тут сошла с трона Елизавета. Прелестная и простая, она подала знак недовольства, и свита удалилась.

Сцена в парке шла на фоне леса, нарисованного на зеленом заднике. Издалека донесся волшебный звук охотничьих рогов, и тот же миг я очутился в лесной чаще. Бегут собаки, из листвы выскакивают лошади, несущие на спине прекрасных всадниц в роскошных нарядах, повсюду мечутся стремянные, сокольничие, пажи и егеря в коротких зеленых колетах. Все это вполне убедительно, звуча и сверкая, отразилось на изношенных полотнищах поблекших декораций. Появилась Мария, королева-шлюха, и пропела свой монолог, то есть она не пела, но известные всем слова прозвучали как жалобная, тоскливая песня. Казалось, эта женщина стала великаншей, так преобразил ее этот крик души. Она как безумная металась по сцене, охваченная радостью и сердечной мукой, и громкими воплями изображала отчаяние и ликование. Кроме того, она не выучила роль и потому немного терялась, но я сразу и бесповоротно поверил, что ею движет безумие нетерпения, мука свободы, помрачение здравого женского рассудка. Она не плакала, а рыдала, голосила, вопила, ей было мало просто плакать. Она уже не находила естественного выражения ни для чего, что чувствовала. Чувства ее захлестывали, какая уж тут выразительность. Она упала навзничь, билась головой об пол… Перебор во всем.

И тут вошла Елизавета. В руке королевы кнут, за спиной — свита. Платье зеленого бархата тесно облегает фигуру, подол юбки подобран, чтобы было видно ногу, обутую на мужской манер в сапог со шпорой. Лицо выражает гнев, насмешку и угрозу. На охотничьей шляпе — тяжелое ниспадающее перо, при каждом повороте головы оно касается королевского плеча.

А потом она заговорила. Играла она, ах, великолепно и вообще очень мне понравилась. Но вот уже они сцепились, изрыгая в лицо друг другу огонь взаимных обид и содрогаясь всем телом, как стволы деревьев, охваченных бурей. Мария, бездарная актриса, влепила положительной героине пощечину. Засим последовало злорадное торжество одной и поспешное бегство другой. Хорошая Елизавета вынуждена была бежать с поля боя, а глупая Мария неловко попыталась упасть в обморок, изображающий удовлетворенное чувство мести. Сыграла она плохо, но в том, как она загубила эту сцену, опять-таки было нечто грандиозное. Казалось, за нее постарался весь женский пол прошлого, настоящего и будущего: склонить голову набок, сладострастно изогнуть роскошное тело и с чувством упасть на спину. Красота. Умом понимаешь, что шлюха, но все равно восторгаешься.

От восторга я забыл обо всем, не выдержал: схватил эту картину глазами, как двумя кулачищами, и утащил вниз по каменной винтовой лестнице, вон из театра, на холодный зимний мадречский воздух, под жутко ледяное звездное небо, в кабак сомнительной репутации, чтобы там утопить ее в вине.

В провинции [5]