Сочинения Фрица Кохера и другие этюды

Papaумеет быть обворожительным. Вообще-то он всегда любезный и милый. Но иногда, непонятно почему, он выходит из себя и бесится, и тогда он страшный и некрасивый. Да, по нему видно, как тайная злость, злоба на людей делает человека уродливым. Когда Papaв дурном настроении, я невольно чувствую себя как побитая собака. Ему не следует показывать окружающим свое внутреннее недовольство и хандру, пусть даже его окружение состоит из одной дочери. Вот тогда-то, именно тогда и совершаются грехи отцов. Я это живо ощущаю. Но у кого нет слабостей и никаких, совсем никаких недостатков? Кто без греха? Родители, которые не считают нужным оберегать детей от своих личных бурь, в один момент превращают их в рабов. Некоторым отцам лучше скрывать свои дурные настроения (но как же это трудно!) или срывать зло на посторонних людях. Ведь если дочь — юная дама, то каждый образованный воспитатель должен вести себя как кавалер. Еще раз настоятельно повторяю: у отца мне живется хорошо, просто как в раю, а если я нахожу в нем недостатки, значит, у меня острый наблюдательный ум, а ум перешел ко мне от отца, то есть ум не мой, а отцовский. Пусть бы лучше Papaобращал свой гнев на людей, которые в известном смысле от него зависят. Они вечно вокруг него увиваются.

У меня есть собственная комната, своя мебель, своя роскошь, свои книги и пр. Господи, да я, в сущности, очень богато обставлена. Благодарна ли я за это Papa? Какой-то вопрос… безвкусный. Я ему послушна, но все-таки я его вещь, и в конце концов он может мной гордиться. Ему приходится думать обо мне, я его домашняя забота, он имеет право рявкать на меня, а я над ним смеюсь. Я всегда смеюсь, когда он на меня рявкает. Это вроде как мой долг — проявлять чуткость. Papaлюбит на меня орать. У него есть чувство юмора, к тому же он — человек темпераментный. К Рождеству он засыпает меня подарками. Кстати, мою мебель проектировал довольно известный художник. Papaобщается почти исключительно с людьми, у которых есть какое-то имя. Он общается с именами. Если в имени помещается человек, тем лучше. Как это, должно быть, ужасно — знать, что ты знаменит, и чувствовать, что вовсе этого не заслуживаешь. Такая известность — что-то вроде неизлечимой болезни. Разве не так? Очень я неуклюже выражаюсь. Моя мебель покрыта белым лаком и искусно разрисована цветами и фруктами. Они выглядят очаровательно, и нарисовал их отличный художник. Отец высоко его ценит. Люди, которых высоко ценит мой отец, должны чувствовать себя польщенными. То есть я хочу сказать, что если отец желает людям добра, а они этого не чувствуют и делают вид, что им наплевать, то они себе, конечно, вредят: слишком мрачно смотрят на мир. Я считаю своего отца редким человеком. Ведь ясно как день, что у него есть влияние в свете.

Многие из моих книжек наводят на меня скуку. Например, так называемые книжки для детей. Они какие-то ненастоящие. Ведь это стыд и срам — давать детям книги для чтения, которые не расширяют их кругозора. С детьми нельзя сюсюкать, это ребячество. Вот я, например, ребенок, и я ненавижу сюсюканье.

Когда уж я перестану возиться с игрушками? Нет, игрушки — прелесть, и я еще долго буду играть с моей куклой. Я нарочно с ней играю. Знаю, что это глупо, но как прекрасно то, что глупо и бесполезно. Я думаю, такие чувства испытывают все артистические натуры. К нам, то есть к Papa, часто приходят на обед разные молодые художники. То есть их приглашают, и тогда они приходят. А приглашения часто пишу я, или их пишет моя гувернантка, и тогда за нашим столом царит большое оживление. Не хочу хвалиться, тем более хвастаться, но наш обеденный стол выглядит, как накрытый стол в доме аристократа.

Кажется, отец любит окружать себя молодыми людьми, и, хотя они моложе, он всегда самый оживленный и молодой из всех, кто присутствует на обеде. По большей части говорит он, а остальные слушают. Или позволяют себе небольшие замечания, что бывает очень забавно. Отец превосходит всех в смысле образованности и широты мировоззрения, и все эти люди учатся у него, я это ясно вижу. Я могу не выдержать и расхохотаться, и тогда меня мягко или внушительно ставят на место. Да, после обеда у нас положено бездельничать. Отец ложится на кожаный диван и начинает храпеть, что, разумеется, считается весьма дурным тоном. Но я влюблена в папины манеры. Мне нравится даже его откровенный храп. Нельзя же всегда вести остроумные беседы.