Собственность зверя

— Все хорошо… — только и успела выдохнуть я, как тело прострелило болью от живота и в ноги. Колени подогнулись, и если бы не Джастис, я бы рухнула на землю. Отец оказался рядом:

— Что с тобой?!

Но Джастис уже подхватил меня на руки и бросился обратно. Мир вертелся перед глазами, ноги немели, и я задыхалась от боли.

— Срочно скорую! — послышался голос Джастиса.

— Пустите меня к дочери! — едва долетал голос отца. — Скажите, что с моей дочерью!

— Джас… — только и удалось мне выдавить, как из глаз покатились слезы. — Мне больно!

— Потерпи немного. — Его голос звенел от напряжения. — Рэм!

— Две минуты. Аптечка.

— Доставай желтую ампулу…

Я почти ничего не соображала. Хотелось, чтобы боль прошла, чтобы все закончилось. Не было страха за ребенка, только за себя, и от этого хотелось выть… Теплое безмятежное утро обернулось каким-то кошмаром. Уже в скорой мне поставили капельницу, и начало отпускать. Когда боль немного стихла, пришел страх уже за малыша, и я заплакала…

***

Я лежала в диагностическом кабинете и держалась за суровый взгляд Джистиса, который всматривался в монитор, осторожно скользя датчиком по животу.

— Сильный тонус, — заключил он. — Ничего больше…

— Ты уверен? — дрожащим голосом выдавила я.

— Абсолютно, — и он отложил аппарат. — Сейчас все позади. Ничего страшного нет, Лали.

По вискам снова покатились горячие слезы.

— Эй, — присел он рядом. — Все хорошо, слышишь? Нет проблемы… А тебе нельзя расстраиваться.

— Я же не расстроилась там… отец наоборот просил прощения.

— Это вызвало эмоциональный всплеск. Но ничего страшного…

— Было так больно…

— Сегодня останемся тут, я обследую тебя полностью. Если все нормально — завтра отвезу домой. Все хорошо…

***

Но домой меня никто не отвез.

Боль вернулась ночью, потом днем… и стала обычным явлением уже через пару суток. И, хоть никаких отклонений у меня не находилось, тело почему-то отторгало ребенка. Вскоре капельницы вместо завтрака и ужина вошли в привычку. Запах антисептиков и лекарств заменил воздух, а самым любимым временем стали обычные прогулки по парку вокруг. Теплый сентябрь ни одним намеком не выдал свою причастность к осеннему времени, вокруг все также зеленело и трещало на разные голоса, будто зимы в этом году никто не ждал.

Джастис жил в больнице вместе со мной. Катал меня, как инвалида, в кресле-каталке, развлекал и старался скрасить пребывание в неизвестности.

— Ты же с кем-то встречался, — напомнила я однажды утром, когда мы завтракали в моем любимом месте — на скале под кряжестой елью.

— Встречался, — рассеянно кивнул он, нарезая колбасу.

— Я хочу тебя уволить…

— Ты меня не нанимала, чтобы увольнять, — даже не дрогнул он. — Бери бутерброд и ешь.

— Я серьезно. Ты тратишь время…

— Я не трачу время. Не тебе это решать.

— Что важного во мне? Я неудачница.

— Не пори чушь, — удостоил серьезного взгляда. — Ты держишься молодцом.

— Знаешь, чего испугалась, когда заболело сильно? Что я умру. Не ребенок, я…

— И что тут такого? Обычный инстинкт самосохранения.

Я сжала губы в нитку, тяжело дыша.

— Лали, у всех беременность проходит по-разному. Но большинству есть, ради чего страдать — есть мужчина, муж или семья, которая поддержит, что бы ни случилось. Ты же страдаешь ради невинного ребенка, не желая быть связанной с теми зверствами, свидетельницей которых ты стала. Но у тебя есть и своя жизнь. И она не менее ценна, чем жизнь ребенка. Вы оба важны. И для меня — тоже.

Я с трудом расправила спину, чтобы вдохнуть, потому что после таких слов хотелось съежиться еще сильнее.

— Ты — свободный, красавчик… — прошептала упрямо. — Тебе нечего делать рядом со мной. Это уже вышло за всякие рамки…

— Как это нечего? Ты в курсе, что только к тебе прилагается настоящая вареная колбаса на завтрак?

Я прыснула.

— Вика мне ее просто так никогда не выдаст. — И он взялся за термос. — Такая только в Аджуне для больных делается.

— Представляю, какие у них завалы этой колбасы, раз я тут единственный пациент.

— В стационаре. Остальные просто ночуют дома. Но колбасу по утрам разбирают стабильно…

— Джастис, — стянула я улыбку силой воли, — я серьезно. Капельницы мне может поставить кто угодно.

— Никто к тебе не притронется кроме меня. Я хочу быть с тобой, ты меня вдохновляешь.

— А если я перестану тебя вдохновлять? — Я вдруг поняла, что уверенность в том, что рискую оправдано, сильно убавилась. А вдруг ребенок родится нездоровым, и я обреку его на страдания? Вдруг со мной что-то случится, и он останется сиротой? Когда приходила боль, страх сжимал душу в тиски.

— Это невозможно.

— Я могу струсить, Джастис.

— Трусь сколько влезет.

— Ты просто так это говоришь.

— Что бы ты не решила, я тебе помогу. Если решишь, что не можешь… — Он вдруг замялся и нахмурился. Продолжить ему стало тяжело. — Имеешь право.

— Неужели? — усмехнулась я, подумав, что это его проявление неуверенности.

— Абсолютно, — поднял он на меня взгляд. — Тебе не нужно нести это все одной.

— Что? — опешила я.

— Что слышала. Родим сначала белого медвежонка. Потом подумаем про котят…