Собственность Шерхана

Это был наш единственный шанс, я понимал. Чабаш вёз ее в такое место, где я бы не смог её достать. Поэтому… Пули, которыми лупили по окнам, были холостыми, но силы их хватило, чтобы автомобильное стекло расколотить. Взрыв был призван не калечить, а отвлечь внимание, дезориентировать, что нам с блеском и удалось. Ребята обсуждают, довольные — им дай только воли пострелять, адреналин в крови бурлит, а у меня на душе мрак, хоть волком вой.

— Охрану по периметру усиленную, — отдаю команду я, когда приезжаем домой, уже под утро.

Я не думаю, что Чабаш ответит нападением уже сегодня, но я должен быть готов ко всему. Я не знаю, насколько ему Белоснежка нужна, готов ли он убивать ради того, чтобы не плакала молча, как сейчас, а ночами обнимала, маленькими пальчиками выводя узоры на груди… Снова хочется убивать. Рычать хочется. Хочется вернуться и заново пережить этот момент превосходства над соперником, уронить мощным ударом на грязную землю, наступить ногой на грудь, слыша, как хрустят ребра… Жаль, не убил. Убивать его сейчас просто нельзя было — это развяжет войну, в которой полягут мои люди.

— Куда её? — спрашивает Анвар, в голосе плохо скрываемое презрение.

— В ту же комнату.

Я слишком зол. Мне нужно держаться от Белоснежки подальше, чтобы не натворить бед, я это знаю. Смотрю в её тонкую спину, когда уводят — так и не догадаешься, что беременна. Говорю себе — потом. Завтра. Хотя бы через час. Не иди к ней, ты же не хочешь её уничтожить.

Срываюсь и иду. Сидит на кровати, при виде меня вскочила, живот свой беременный руками прикрыла — до боли стискиваю зубы. В потасовке ей все же перепало, хоть и сразу на руках вынес. Платье немного порвано, короткие волосы взлохмаченные, на щеке полоска пыльная.

— Зачем волосы отрезала? — спрашиваю я, заставляя себя быть спокойным.

— Я не твоя собственность, — отвечает Белоснежка, вдруг ставшая не в меру своевольной. — Что хочу, то и делаю.

— Ты, — рычу я. — Моя. Блядь. Собственность.

Вскидывает подбородок. Хочу снова заставить её плакать. Чтобы сука, из-за меня плакала, а не по ёбарю своему слезы лила. Но в ее глазах упрямство, и сила, которой я раньше не замечал.

— Ты убил моего отца, — тихо отвечает она. — Мою мать. Ты лишил меня семьи. Я никогда не буду с тобой.

Вот оно какое — бешенство. Оно бурлит изнутри, кажется, вот-вот и порвёт меня на части, и уничтожит все вокруг, и беременную Белоснежку тоже.

— В тебе мой сын, — выдыхаю я, все ещё держа себя в руках. — Родишь его. Я его заберу, не хочу, чтобы он рос с матерью шлюхой. А потом проваливай, куда хочешь, стелись под кого хочешь.

Выхожу из комнаты, так хлопаю дверью, что окна дребезжат. Всё ещё пытаюсь в руках себя держать. Закуриваю, но жалкой дозы никотина не хватит, чтобы унять моё бешенство. Наливаю виски в бокал, делаю глоток. Представляю, как голая Белоснежка под Чабашем стонет, стыдливо прикрывая грудь рукой. А потом… Потом притягивает его к себе, открывает ему навстречу розовый рот… Бокал с хрустом разбивается в сжатом кулаке, стекло впивается в кожу. Похер. Вытаскиваю крупный осколок из ладони. Иду к ней, пачкая все каплями крови, как в тот вечер, когда Белоснежка меня покинула.

В комнате её нет. Захожу в ванную. Увидела меня, вздрогнула, попыталась прикрыться руками — голая совсем. А я стою, смотрю на неё, на небольшой, такой, сука, красивый круглый живот, внутри которого мой ребёнок. На грудь, которая налилась, соски розовые крупнее стали. Что думал до этого — не помню. Пусто стало в башке до звона, в горле пересохло, шагнул к ней.

— Руки убери, — приказал осипшим голосом.

Замерла на мгновение, но убрала послушно. Провел пальцем по животу, оставляя за собой след крови. Тугой. Тёплый. Наверх, к груди потяжелевшей, обвел по кругу сосок. Сжал немного грудь, Белоснежка вздрогнула, наверное — больно. А я смотрю, как зачарованный, на густую белую каплю, что из соска выступила.

И со стоном признавая, что это, сука, сильнее меня, наклоняюсь и слизываю её языком.

Глава 10

Лиза

Его язык обжигал. Меня как молнией пронзило, когда Шерхан коснулся моего соска, и мурашки по позвоночнику побежали.

Это было бесстыдно и упоительно одновременно. Я стеснялась стоять перед ним обнаженной, с большим животом, который ни скрыть, ни спрятать. Даже если там, под сердцем, было дитя Имрана. Даже если он — убийца моего отца. И ещё вчера я считала, что ненавижу его всем сердцем.

Но сейчас я не видела лица Шерхана, только темную макушку, чувствовала горячее дыхание на своей груди.

Она стала чувствительной, налилась, и его прикосновения были острыми, даже болезненными. Я напомнила себе, что из-за него я сиротой выросла, и почему сбежать хотела из его дома. Он плохой человек.

Попыталась оттолкнуть, но это как гору сдвигать: Имран даже не почувствовал, как я упиралась в его плечи ладонями со всех сил.

Он припал жадно губами к соску, втягивая его языком, а руки при этом скользили по телу. Я охнула, внизу живота разлилось приятное тепло, я давно не испытывала ничего подобного.