Собственность и государство

Если же рабочим логически не может принадлежать право собственности на чужие произведения, если сам Родбертус отрицает у них это право, "как лично, так и в совокупности", то на каком основании можно приписать это право обществу как целому, то есть государству? В отличие от других социалистов, которые прикрывают неопределенность своих взглядов смутным понятием общества, Родбертус ясно сознает, что право собственности на произведения труда, а также власть распоряжаться этим трудом можно приписать только государству[61], ибо государство есть именно общество, организованное как единое целое, имеющее волю, следовательно, и права. Между тем никому еще не приходило в голову утверждать, что государство работает; если же оно не работает, то по какому праву может оно быть собственником произведений работы? Оно может быть собственником по праву овладения, ибо оно может налагать свою волю на внешние предметы; оно может быть собственником тех ценностей, которые, в силу государственного права, выделяются из частного имущества на общественные потребности; но на произведения труда как таковые оно не имеет ни малейшего права. А потому, если мы признаем, что труд составляет единственный источник собственности, то мы должны вместе с тем признать, что государство собственником быть не может. Можно говорить о народном труде, но не надобно забывать, что это не что иное как собирательное имя для обозначения совокупности трудящихся единиц. Трудится не народ, как целое, не государство, трудится отдельное лицо, ибо труд состоит в употреблении личных сил и способностей. Люди могут сколько угодно соединять и разделять свои силы, в основании все-таки лежит их личная воля, по крайней мере пока они признаются свободными лицами, а потому и вытекающее из этой воли право может быть только личным, а не общественным правом.

"Но, скажут поклонники новейших теорий, это - индивидуализм, а индивидуализм признается ныне никуда не годным". Без сомнения, индивидуализм! Но что же делать, если труд есть индивидуальное начало, если свобода, из которой он вытекает, есть индивидуальное начало, если право есть индивидуальное начало Объявить индивидуализм никуда негодным, видеть в людях только атомы общества и государства[62], значит отрицать свободу человека. Это и делают социалисты, иные с большею, другие с меньшею откровенностью. Излагая свои мечты о будущем устройстве человеческого рода, Родбертус указывает на пример восточного деспота, "собственника земли и людей". Все производство в его владениях составляет только одно хозяйство, потому что все ему принадлежит. Вместо этого деспота, говорит Родбертус, мы можем представить себе целый народ, который является совокупным обладателем всего, предоставляя отдельным лицам только право на доход с своего труда. Этот заступивший место деспота свободный народ "аналогическим образом руководил бы всем производством страны через посредство своего правительства и в общем интересе, так же как поземельный собственник или восточный владыка через своих слуг... Хозяйственные учреждения в таком состоянии имели бы, в силу этой совокупной собственности, такой же надзор над народными потребностями и производительными средствами народа и такое же полновластное распоряжение последними, как органы древнеперсидского деспота в силу его личной собственности... В силу этой совокупной собственности все частные хозяйства составляли бы юридически одно народное хозяйство", которым управляла бы "одна, поставленная во главе и выработанная народом национально-экономическая воля"[63].

Итак, идеалом человечества представляется хозяйственное устройство подобное восточной деспотии, где и земля, и люди принадлежат одному владыке! При этом говорить о свободе значит или вовсе не понимать, что говоришь, или намеренно употреблять слова, лишенные смысла. Отношения членов к целому не могут быть одинаковы там, где все люди свободны, и там, где все люди рабы. Слуги восточного деспота властны всем распоряжаться, потому все ему принадлежит, и земля и люди. Свободными же людьми, а равно и имуществом свободных людей так распоряжаться нельзя. Свобода состоит именно в том, что каждый сам хозяин своего лица и имущества. Если уже мы решаемся приписать обществу такую власть над членами, то надобно идти по стопам Прудона, и сказать, что человек сам себе не принадлежит, что он создание общества и вечно обязан на него работать, потому что состоит у него в неоплатном долгу; но тогда уже о праве собственности, проистекающем из труда, не может быть речи. Конечно, на пути нелепости можно остановиться где угодно; но последовательность имеет, по крайней мере, ту выгоду, что не затмевает истину в глазах людей, неспособных разобрать связь понятий.