Собрание стихотворений 1934-1953

Ведь смерть так явственно сквозила

В  ошибках, в памяти, в дерьме,

А время подгоняло плетью

Всю сущность смертную, всю дурь:   

Тонуть ли в море, жить ли, плыть ли

С толпой соленых авантюр?

В приливах, берега лишенных,

Я был богат, я богател, 

И днями вин неразведенных

Весь устремлялся за предел!

Я сын людской, сын духа тоже,

Но так не стал аж до конца

Ни тем, ни тем: как плеть по коже

Меня хлестнула смерть отца.

Я смертен как порог молчанья:

Не зря холодные уста

Несли отцу в конце дыханья

Весть смерти от его Христа!

И ты, пред алтарем склоненный,

Ты пожалей в молитве тех,

Кто дух, чудесно воплощенный,

В плоть одевает, как в доспех,

И сколько раз опять – безмерно! –

Ее утробу предал Он

Тем, что от сущности бессмертной

Обычный смертный был рожден…

6. ТА СИЛА, ЧТО ЦВЕТЫ СКОЗЬ ЗЕЛЕНЬ ПОДОЖЖЕТ

Та сила, что цветы сквозь зелень подожжет

Творит и зелень юности моей.

Она и корни всех деревьев оборвет,  

Да и меня разрушить норовит.

Ну, как я розе, согнутой ветрами,

Скажу, что та же лихорадка ветра

И мне сгибает юность? –

Ведь немота моя не разрешит!

Та сила, что сквозь скалы воду гонит,

Она же гонит красный мой поток,

Она ручьи живые иссушает, –

И речки вен как воск застынут, дайте срок!

Но как мой голос венам сообщит,

Что горные ручьи все тот же рот

Сосет?… Ведь немота не разрешит!

Рука, творящая в пруду водоворот, 

Пески размешивающая в пустынях,

Она же крепко держит против ветра

Мой саван, парус мой, – и мачта не дрожит

Но как могу я палачу сказать,

Что и его скелет из моего же праха 

Сформован?… Немота не разрешит!

А губы времени присасываются к фонтану.

И скапливается в лужицах любовь.

Сочится кровь, затягивает раны

Любви... Но как я шторму расскажу,

Что стрелки времени уже промчались

По циферблату звезд?…  Ведь немота…

 И я не в силах рассказать могиле

 Влюбленного,

 Что жадные, кишащие в ней черви,

 Мой саван тоже обгрызают…

7. И ВОТ ОН НЕРВЫ НАПРЯГАЕТ

…И  вот он нервы напрягает дико

Вдоль всей руки,

Чувствительной от кисти до плеча,

Высовывая голову, как призрак, 

Сам опирается на крепкий столб-владыку,

Чей гордый поворот несет презренье...

Но нервы бедные подвластны голове,

И на бумаге, мучимой любовью,

Болят. Целую писаное слово  

За непослушность, за тоску любви:

В нем отразился весь любовный голод,

Передающий боль пустой странице.

Он открывает бок. Он видит сердце

И, как по пляжу голая Венера,

Он движется вдоль плоти, развевая

Волос кроваво-рыжую копну.

Обещанного нет! Зато недаром

Невнятный, тайный жар мне уделен,

Он держит выключатель нервных токов,

Чтоб восхвалять грехи рождений и смертей,

И двух разбойников распятых. И жестоко 

Царь голода меж них поникнет. Вот тогда –

Он спустит воду и погасит свет...

8. И ТАМ, ГДЕ ЛИК ТВОЙ БЫЛ ВОДОЙ

И там, где Лик Твой был водой,

Там веет лишь Твой дух сухой,

И не подымет взгляда

Тот, кто еще и не рожден,

Но житель водяной –тритон –

Сквозь соль земли, икру и корни

Проберется…

Там, где когда-то в зелень ив

Зеленые узлы воды

Волной накатывал прилив –

Зеленый акушер жестоко 

Клал наземь влажные плоды,

Пути отрезав от истока.

В свой час невидимый прибой 

Все водоросли любви волной

Окатывал, но влага исчезала,

Враждебно веял суховей,

Но с берега толпа детей, –

(Не тени ли твоих камней?) –

Всевластным криком призывала

Дельфинов из живых морей. 

Твои ресницы, фараон, – 

И не волшебство, и не сон 

Их не сомкнут,

Пока магическая сила есть – начать с начала!

Прилив опять пригонит змей,

Твоя родильная постель

Создаст коралловую мель,

И снова расцветут кораллы,

Пока еще мы верим ей,

Творящей мощи всех морей!

9. ДА, ЕСЛИ Б ЭТО ТРЕНИЕ ЛЮБВИ

Да, если б это трение любви

Девчонка выкрала со мною вместе

Из клетки тех запретов подростковых,

Порвалась бы резинка связи с детством, 

И если бы та красная струя,

Что льется из телящейся коровы,

Царапала бы бронхи легким смехом,

Тогда я не боялся б ни потопа,

Ни яблока, ни бунта мутной крови.

Пусть клетки скажут, кто мужик, кто баба.

Уронят сливу, словно пламя плоти,

И если волосы бы прорастали,

Как крылышки гермесовых сандалий,

И эти бедра, детские пока, 

Чесались бы... ну, как у мужика.

Я не боялся бы ни  топора,

Ни виселицы, ни креста войны.

Пусть пальцы скажут, кто я есть, рисуя

На стенке девочек и мужиков,

И я не убоюсь движений силы

Туда-сюда… И голодом подростка

Жар обнаженных нервов тренируя,

Не убоюсь чертей, зудящих в ляжках,

И той, рождающей людей, могилы.

Да, если б это трение любви,

Которое ничьих морщин не тронет,

Но и омолодить не сможет тоже,

Меня бы щекотало… Если б старость

Хранила мужество творить всегда,

Не убоялся б я походки крабьей,

И пены моря: пусть у ног любимых

Прибои мертвые рождают брызги,

И время охладится как вода!

Мир этот полу-дьявол, полу-я,

Наркотиком, дымящимся в девчонке,

Обкрутится вокруг ее бутона

И наконец-то выплеснет желанье,

Пока ж – сижу  бессильно-стариковский, 

И все селедки моря пахнут бабой,

А я сижу, смотрю на эти  пальцы,

Куда-то уносящие дыханье…

Так это тренье,  что меня щекочет, –

Игрушка обезьяны между ляжек?

Младенчество людского рода? Или

Предвестье мокрой и любовной тьмы?

И пусть грудь матери или любимой