Собрание сочинений

                       Уже златую дверь Аврора отворила,
             И ризой небеса червленной озарила.
             Усердной ревностью къ Россiи пробужденъ,
             Явился Царь Алей въ тѣни Казанскихъ стѣнъ;
   5          Парящiй такъ орелъ по воздуху высоко,
             На птицъ трепещущихъ кидаетъ быстро око,
             И видя ихъ мятежъ, висящъ межъ облакъ, ждетъ,
             Куда удобнѣе направить свой полетъ.
             Ордынскимъ жителямъ въ напасть и въ оскорбленье
   10          Приходитъ Царь познать Казани укрѣпленье;
             Сопровождается во подвигѣ своемъ
             Стрѣлами легкими и острымъ копiемъ.
             Когда Алей воздѣлъ глаза на градску гору,
             Святый законъ предсталъ его смущенну взору;
   15          Зеленый на главѣ его вѣнецъ лежалъ,
             Обвитый пальмами онъ крестъ рукой держалъ;
             Зарѣ подобная на немъ была одежда,
             Въ очахъ его любовь, и вѣра и надежда;
             Какъ двѣ звѣзды, глаза къ Алею обращалъ,
   20          Онъ лирнымъ голосомъ сiи слова вѣщалъ:
             Бѣги Алей! за чѣмъ въ страну пришелъ невѣрну?
             Здѣсь водный токъ огню, цвѣты подобны терну;
             Здѣсь кроютъ молнiи и ужасъ небеса,
             И заразительны прiятные лѣса.
   25                    Какъ утренни пары, сокрылося видѣнье;
             Алей вострепеталъ, и впалъ во размышленье.
             Онъ мыслилъ самъ въ себѣ: какiя можетъ мнѣ
             Напасти приключить токъ водный въ сей странѣ?
             Пристойноль рыцарю такое искушенье?
   30          Подъѣхалъ къ рощѣ онъ въ надеждѣ и въ сумнѣньѣ.
             Уже дремучiй лѣсъ казался освѣщенъ,
             Который тернiемъ былъ прежде зарощенъ;
             Живущи духи въ немъ и мраки изчезали,
             Зефирамъ древеса дороги отверзали;
   35          И солнце озлативъ лучемъ вершины ихъ,
             Казалося взирать съ веселiемъ на нихъ.
             Мѣшался блескъ его съ зелеными листами,
             Какъ онъ мѣшается со влажными струями;
             Сiянiе лучей, встрѣчаясь съ темнотой,
   40          Явилось лунною одеждою златой.
             Прiемлетъ Райскiе сiя дубрава виды,
             И свой преноситъ тронъ въ зеленость сынъ Киприды.
             Животворенiе, летая въ слѣдъ за нимъ,
             Древамъ приноситъ цвѣтъ, приноситъ роскошь имъ;
   45          Явилися вездѣ забавы и отрады:
             Подъ тѣнью пляшущи представились Дрiяды;
             На вѣтвяхъ соловьи Авроринъ всходъ поютъ,
             Ключи прозрачные въ пригоркахъ злачныхъ бьютъ,
             И въ мѣлкiе они источники дѣлятся;
   50          Наяды ихъ струи свивая веселятся;
             И вѣтры нѣжные, играя во цвѣтахъ,
             Благоуханiе разносятъ на крылахъ.
             Лужайки процвѣли, и воздухъ оживился;
             Проснулось эхо тамъ, Нарцисъ у водъ явился;
   55          Такiя видимы всемѣстно красоты,
             Какихъ не можешь кисть очамъ представить ты!
             Щастливѣе тѣхъ мѣстъ, чѣмъ славилася Енна,
             Гдѣ дщерь Церерина Плутономъ похищенна,
             Иль можно ихъ равнять съ прекрасною страной,
   60          Гдѣ древнiй царствовалъ садами Алкиной.
             Тамъ разныхъ прелестей совокупились роды,
             Которы красота являетъ намъ природы.
             Какъ чистое стекло влечется водный токъ,
             На днѣ имѣющiй жемчугъ, златый песокъ;
   65          И будто въ зеркалѣ вода изображаетъ
             Все то, что берега цвѣтущи окружаетъ.
             Зелены древеса сомкнувшись въ кругъ стоятъ,
             Вершины преклонивъ въ источники глядятъ;
             Тамъ пѣсни далеко въ пещерахъ раздаются,
   70          Пригорки движутся, кустарники смѣются;
             Источники въ травѣ вiяся говорятъ;
             Другъ на друга цвѣты съ умильностiю зрятъ;
             Зефиры рѣзвые листочки ихъ цѣлуютъ,
             Струи въ ключахъ крутятъ, въ зелены вѣтви дуютъ.
   75                    Уже представился не тотъ печальный лѣсъ,
             Гдѣ не былъ видимъ свѣтъ ни солнца, ни небесъ;
             Кореньями древа въ то время не свивались,
             Другъ къ другу преклонясь, вершины отревались;
             Теперь любвныя въ нихъ чувства востаютъ,
   80          Другъ другу вѣтвiя, какъ руки подаютъ;
             И составляются изъ нихъ густые своды,
             Подъ коими сквозь лѣсъ перебирались ходы;
             И словомъ, зрится тамъ прекрасный вертоградъ,
             Какимъ изображенъ намъ Гесперидскiй садъ.

   85                    Въ недоумѣнiе сей видъ Царя приводитъ,
             Со удивленiемъ на рощу взоръ возводитъ;
             Бѣги отсель! бѣги! разсудокъ вопiетъ,
             Стремленье тайное къ древамъ его влечетъ;
             И чувству нѣжному разсудокъ покорился.
   90          Подъѣхалъ къ нимъ Алей, между древами скрылся;
             Отъ тропки ко другой, какъ вѣтромъ листъ влекомъ,
             Прелестныя мѣста обходитъ онъ кругомъ.
             Но хитрость, въ рощу ту Эротомъ привлеченна,
             Обманамъ, нѣжностямъ, притворствамъ изученна,
   95          Ручей составила, чертя рукой песокъ;
             Ручей тотъ сладостенъ, но дѣйствiемъ жестокъ;
             Сребристая вода прохожихъ приглашаетъ;
             Теряетъ волю тотъ, кто каплю водъ вкушаетъ.
             Соблазнами влекомъ нещастный Царь Алей,
   100          Какъ будто сквозь туманъ къ водѣ приходитъ сей.
             Сопровождающа Алея осторожность,
             Скрываетъ во струяхъ вредъ, пагубу, ничтожность;
             Влечетъ его къ водѣ коварная любовь;
             Онъ каплю взялъ въ уста, и въ немъ зажглася кровь.
   105                    Которыя Царя къ потоку привлекали,
             Наяды, вынырнувъ руками восплескали;
             Свой рокъ предвозвѣстивъ, нещастный возстеналъ,
             Алей, Алей вздохнулъ, но самъ о чемъ, не зналъ;
             Тогда любови Царь въ селенiяхъ воздушныхъ
   110          Прекрасныхъ Генiевъ созвалъ ему послушныхъ.
             Они, съ написаннымъ притворствомъ на челахъ,
             Слетаются къ нему на радужныхъ крылахъ;
             Желанья водятъ ихъ, утѣхи упреждаютъ,
             Умильности влекутъ, тревоги провождаютъ;
   115          Зажженный пламенникъ держащiй Царь въ рукахъ,
             Вѣщалъ имъ движимымъ на тонкихъ облакахъ:
             О вы, властители вселенныя! летите,
             Сумбекину любовь въ отраву обратите;
             Тревожьте духъ ея, коварство сѣйте въ ней,
   120          Да мучится она, да мучится Алей!

                       Коварны Генiи крылами встрепетали,
             И стрѣлы въ руки взявъ, изъ облакъ вылетали,
             Зажгли на воздухѣ любовные огни;
             Алея встрѣтили между древесъ они;
   125          Кипридинъ сынъ предъ нимъ со пламенникомъ ходитъ,
             Невидимъ будучи, въ долину ту приводитъ,
             Гдѣ нѣжны Грацiи, любви поставивъ тронъ,
             Сумбеку плачущу склонили въ сладкiй сонъ,
             Какое нѣжное любовнику явленье!
   130          Забылъ онъ зримое въ лѣсахъ увеселенье,
             Забылъ онъ самъ себя, и чувствуетъ и зритъ
             Едино только то, что взору предлежитъ.
             Гдѣ нѣжныя сплелись багряновидны лозы,
             Подъ тѣнью зритъ кустовъ разсыпанныя розы;
   135          Съ лилеями въ травѣ смѣшалися они,
             Весенняго красу изображая дни….
             Увы! не день то былъ, не розы, но Сумбека,
             Прельстить твердѣйшаго могуща человѣка;
             Зефиръ лицу ея прiятства придавалъ,
   140          Онъ тихими надъ ней крылами повѣвалъ;
             И прелести отъ глазъ ея не отступали;
             Глаза сомкнувшися, огонь въ сердца метали.
             Увы! когда совсѣмъ откроются они,
             Коль сильно могутъ жечь ея очей огни!
   145                    Алей на сонную умильный взоръ возводитъ;
             Остановляется, трепещетъ, къ ней подходитъ,
             Что значитъ? мыслилъ онъ, что значитъ, что она
             Въ безмолвномъ семъ лѣсу покоится одна?
             Увы! она меня вторично въ узы ловитъ.
   150          Обманы новые Сумбека мнѣ готовитъ….
             Такъ мыслилъ Царь, еще разсудкомъ озаренъ,
             Онъ хощетъ, какъ Улиссъ, избѣгнуть отъ Сиренъ.
             Видѣнье на горѣ и лесть ея напомнилъ,
             Намѣренье свое почти уже исполнилъ;
   155          Глаза отъ прелестей Сумбеки отвратилъ.
             Увидя то Эротъ, за грудь его схватилъ,
             И въ сердце прелетѣвъ, воскрикнулъ велегласно:
             Жестокiй! страшно ли тебѣ лице прекрасно?
             Оно орошено потокомъ слезъ теперь….
   160          Разсудокъ вопiялъ: не вѣрь сему! не вѣрь!
             Вгляни на прелести, любовь ему вѣщала,
             И взоры къ прелестямъ неволей обращала.
             Тогда Кипридинъ сынъ въ кругахъ воздушныхъ скрытъ,
             Своимъ дхновенiемъ ее животворитъ:
   165          Сумбека взоръ стыдомъ исполненный подъемлетъ,
             И сердце у Царя почти уже отъемлетъ,
             Взоръ въ грудь ему проникъ, какъ солнце сквозь хрусталь,
             Онъ съ прелестью вмѣщалъ притворство и печаль;
             Печаль смягчающу сложенiя суровы,
   170          Дающу новыя любовникамъ оковы,

                       На прелести ея взводящiй томный взглядъ,
             Алей горѣлъ огнемъ и пилъ любовный ядъ.
             Куда сокроюсь я? Сумбека говорила;
             Закрыла очеса, но хитрость ихъ открыла;
   175          Алея покорить, Алея удержать,
             Вздохнула, двигнулась и хочетъ убѣжать.
             Казалось, Грацiи токъ слезный проливали;
             Наяды плакали, Амуры унывали;
             Свернулись вдругъ цвѣтки, стенали древеса;
   180          И капли слезныя излили небеса,
             Кропили оными и розу и лилею.
             Алей не камень былъ; какъ тверду быть Алею!
             Сумбекинъ взоръ Царя въ неволѣ удержалъ;
             Герой изчезъ! и рабъ у ногъ ея лежалъ.
   185          Дрожащимъ гласомъ рекъ: пойдемъ въ Свiяжскъ отсюду;
             Здѣсь я врагомъ кажусь, твой плѣнникъ тамо буду!
             Приданымъ дать должна Казань свою мнѣ кровь;
             Россiя увѣнчать мою съ тобой любовь!….
             Сiя пристрастна рѣчь Сумбекѣ изъявила,
   190          Что сердце въ немъ любовь стрѣлами уязвила.
             Сумбека вобразивъ, что ей супругъ велѣлъ,
             Своихъ прiятностей не пожалѣла стрѣлъ.
             Прельщай! еще прельщай! притворство вопiяло,
             Которо близь ея невидимо стояло;
   195          Оно, Сумбекины умноживъ красоты,
             Казало розовы въ ея устахъ цвѣты;
             Улыбка нѣжная, пронзающiе взгляды,
             Во грудь Алееву вливали медъ и яды,
             Сумбеку подкрѣпить, съ стрѣлой Эротъ летитъ,
   200          И ею дѣйствуетъ, въ очахъ ея сокрытъ;
             И внемлетъ Царь отъ ней сiи слова жестоки:
             Невѣрный! видѣлъ ли мои ты слезны токи?
             Они въ долинѣ сей лилися по тебѣ;
             Что дѣлать мнѣ теперь при злой моей судьбѣ?
   205          Ахъ! слезы мнѣ теперь послѣдняя отрада!
             Жестокiй! для тебя я выслана изъ града;
             Съ младенцемъ я моимъ гониму зрю себя,
             Отъ подданныхъ моихъ гониму за тебя;
             Они любовь мою и вѣрность Сафгирею,
   210          Почли къ тебѣ, Алей, суровостью моею;
             Велятъ нещастной мнѣ, твой знатный родъ любя,
             Или оставить тронъ, или смягчить тебя.
             О коль послѣднее велѣнье мнѣ прiятно!
             Сама итти въ Свiяжскъ хотѣла я стократно;
   215          Хотѣла предъ тобой потоки слезъ пролить,
             На твой престолъ тебя хотѣла умолить.
             Но я напасть мою какъ будто предузнала,
             Предстать очамъ твоимъ я прежде не дерзала,
             Доколѣ не могла сомнѣнiевъ пресѣчь;
   220          Для нихъ была должна супружнинъ гробъ сожечь;
             Боролась съ жалостью, боролася со страхомъ,
             Дабы не уличалъ меня и симъ ты прахомъ.
             Взгляни на гробы ты, на пепелъ ихъ взгляни!
             Усердiе мое къ тебѣ явятъ они.
   225          Но пользуетъ ли мнѣ такое увѣренье?
             Во градѣ вижу я, внѣ града подозрѣнье!
             Увы! суровыя смягчились небеса,
             И камни тронулись, и дикiе лѣса;
             Все, все въ дубравѣ сей, ахъ! все преобразилось!
   230          Лишь сердце для меня твое не умягчилось!
             Жесточе ты древесъ, жесточе твердыхъ горъ?
             Сумбека длитъ еще коварный разговоръ:

                       Увы, любезный Князь! войдемъ во градски стѣны,
             Не бойся хитрости, не бойся ты измѣны.
   235          Тебя корона тамъ, любовь и скипетръ ждутъ;
             Взаимный миръ съ Москвой въ тебѣ Казанцы чтутъ;
             За вѣрность я тебѣ Ордынцовъ отвѣчаю….
             Но ты задумался, я рѣчь мою скончаю.
             Моей преданности стыдиться я должна!…
   240          Взрыдала, и пошла, стенаючи она.
             Потоки слезъ проливъ казалась удаленна,
             Какъ роза нѣжная росою окропленна;
             Прiятны Грацiи тѣснились вкругъ нея,
             И прелести припавъ цѣлуютъ слѣдъ ея;
   245          Прiятности кругомъ лица ея летали,
             Они лобзаньями слезъ токи изщитали.
             Какой бы человѣкъ, какой бы строгiй богъ,
             Ея заразами разтрогаться не могъ?
             Сумбека кинула взоръ нѣжный ко Алею,
   250          Пошла…. и Царь Алей стремится въ слѣдъ за нею!

                       Алциною Астолфъ обманутъ тако былъ,
             Алей уже едва Россiю не забылъ;
             Коль вѣра, мысль его отъ страсти отзывала,
             Любовь и слабостямъ похвальный видъ давала,
   255          Онъ чаялъ, покоривъ съ Сумбекою Казань,
             Прислать изъ ней въ Москву съ присягой вскорѣ дань,
             Мятежныя сердца Ордынцовъ успокоить,
             Ихъ наглость обуздать, всеобщiй миръ устроить.
             Сей чаемый предлогъ его къ Сумбекѣ влекъ,
   260          Обманы царствуютъ! въ ихъ волѣ человѣкъ!
             Любовь, которая тогда надъ нимъ летала,
             Сумбекинымъ его невольникомъ щитала.
             Такъ часто обладать собою льстимся мы,
             Когда во власть беретъ у насъ любовь умы.
   265                    Притворно воздыхать Сумбека продолжала,
             Скрывалась, но любовь Цареву умножала.
             Вскричалъ онъ, видящiй взведенныхъ прелесть глазъ,
             Увы! я быть могу еще обманутъ разъ;
             Но слѣдую тебѣ!… Тѣ рѣчи излетали,
   270          Во книгу вѣчности они внесенны стали,
             И должно было впредь исполнитися имъ:
             Невинность во слезахъ пошла во слѣдъ за нимъ.
             Сумбека хитростью напасть запечатлѣла,
             Которая Царю во срѣтенье летѣла.
   275          Лишь выступилъ Алей дубравы изъ границъ,
             Идущаго Царя встрѣчаетъ ликъ дѣвицъ;
             Подобно Грацiямъ блистая красотами,
             Ко граду путь онѣ усыпали цвѣтами.
             Утѣхи, прелести, тѣснятся вкругъ его,
   280          Берутъ оружiе съ усмѣшкой у него,
             Благуханiемъ одежду оросили,
             И гимны свойственны случаямъ возгласили;
             Вѣнцы сплетающа соблазность изъ цвѣтовъ,
             Къ Алею подступивъ, подъемлетъ свой покровъ,
   285          Снимая шлемъ съ Царя, главу его вѣнчаетъ,
             И мечь его укравъ, цвѣты ему вручаетъ;
             Коварство робкое прiемля смѣлый видъ,
             Отъемлетъ у него копье и лукъ и щитъ.
             Казалася любовь въ Героя превращенна;
   290          А храбрость Царская послѣднихъ силъ лишенна.

                       Тогда крылатая въ Казань паритъ молва,
             Недремлюща во вѣкъ, скора, быстра, жива;
             Молва Алеево прибытiе вѣщаетъ,
             Съ Москвой взаимный миръ Казанцамъ обѣщаетъ.
   295          Прiятная судьба Казани смутной льститъ,
             Которую сулилъ Царицѣ ихъ Сеитъ.

                       Златая встрѣтила Сумбеку колесница,
             Съ Алеемъ въ торжествѣ возсѣла въ ней Царица;
             Народъ въ восторгѣ зритъ съ высокихъ градскихъ стѣнъ,
   300          Идущаго Царя во произвольный плѣнъ.
             Чье имя страхъ Ордамъ недавно наводило,
             Пришествiе того спокойстомъ граду льстило.
             О тигрѣ, жителей который устрашалъ,
             На пажитяхъ стада пасомы похищалъ,
   305          Съ такимъ веселiемъ граждане разсуждаютъ,
             Когда его въ цѣпяхъ по граду провождаютъ.
             Спѣшаща обрѣсти сокровищи и честь,
             Является Царю въ лицѣ вельможей лесть;
             Зящитникомъ Орды Алея называетъ,
   310          И слезы радостны ласкаясь проливаетъ;
             Имѣя въ разумѣ о выгодахъ мечты,
             Къ подножiю его разсыпала цвѣты.
             И подлость рабская толь гнусно унижалась,
             Что ко стопамъ его главою понижалась;
   315          Лице покорности умѣюща принять,
             Колѣна Царскiя стремилася обнять.

                       Любовь народныя плесканья подкрѣпили,
             И въ Царскiй древнiй домъ любовники вступили.
             Темница, страсть куда Алея привлекла,
   320          Казалася ему съ Сумбекой весела.
             Цирцеѣ гордая Сумбека подражаетъ,
             Она и взоръ его и духъ обворожаетъ,
             И въ сердце лестныя вливающа слова,
             Во агнца слабаго преобратила льва.
   325          Коль слѣпы въ ихъ любви бываютъ человѣки!
             Алей весь мiръ включалъ во прелестяхъ Сумбеки.
             По радостямъ его летаетъ плѣнный взоръ,
             На что ни смотритъ Царь, вступая въ Царскiй дворъ.
             Тамъ рядъ древесъ казалъ широкiя дороги,
   330          Сквозь кои пышныя открылися чертоги,
             Вкругъ нихъ свѣтилися столпы въ златыхъ вѣнцахъ,
             И бисеръ въ солнечныхъ играющiй лучахъ.
             Строенiя сего наружное изрядство
             Роскошною рукой возвысило богатство;
   335          Со пестрымъ марморомъ тамъ аспидъ сопряженъ;
             Блистая хрусталемъ, казался домъ зажженъ.

                       Предъ онымъ зритъ Алей столпами окруженну,
             Изъ твердыхъ марморовъ Казань изображенну;
             Какъ нѣкiй исполинъ, имѣя грозный видъ;
   340          На каменномъ она подножiи стоитъ.
             Художникъ плѣнную изобразилъ Россiю,
             Ко истукановымъ стопамъ склонившу выю,
             И узы, на ея лежащiя рукахъ,
             Являли прежнiй плѣнъ и прежнiй Россовъ страхъ.
   345          Казань десницею ужасный мечь держала,
             И горду власть свою чрезъ то изображала.
             Въ сей страшный истуканъ устроенъ тайный входъ,
             Которымъ ихъ Цари вступая каждый годъ,
             Молитвы ложному пророку приносили,
   350          Всегдашня торжества надъ Россами просили.
             Вѣщаютъ, будто имъ завѣтъ волхвами данъ:
             Доколѣ невредимъ сей будетъ истуканъ,
             Дотолѣ славный градъ безвреденъ сохранится,
             И благо ихо во зло во-вѣкъ не премѣнится.
   355          Коль пламенно Алей Сумбеку ни любилъ,
             Едва въ сiи часы любви не истребилъ,
             Казанской гордости когда онъ знакъ увидѣлъ;
             Алей тщеславiе и пышность ненавидѣлъ.
             Хоть сердце отняла Сумбека у него,
   360          Россiя въ памяти присутствуетъ его;
             Противенъ истуканъ его казался взору:
             Россiйскаго Алей не могъ терпѣть позору.
             Но то коварная Царица усмотрѣвъ,
             Изгнала прелестьми его изъ сердца гнѣвъ:
   365          Она глаза къ нему толь страстно устремила,
             Что ими прочiе всѣ виды вдругъ затмила;
             И нѣжныя слова лишь только изрекла,
             Алея за собой въ чертоги повлекла.

                       Тамъ пѣсни юныхъ Нимфъ повсюду раздавались.
   370          Вѣнцы изъ нѣжныхъ розъ Алею въ даръ свивались;
             Подобны Урiямъ казались Нимфы тѣ,
             О коихъ Махометъ вѣщаетъ красотѣ.
             Онѣ прiятности любовныя вѣщали,
             Которы и боговъ небесныхъ восхищали;
   375          Воспѣли рыцарей великихъ имяна,
             Которы въ древнiя любили времяна.
             Отравой сладкою любовникъ упивался.
             Армидою Ренодъ подобно такъ прельщался.

                       Сумбекѣ нравилось прельщенiе сiе.
   380          Алей какъ нѣкiй рай жилище зрѣлъ ее;
             Искусствомъ помрачивъ убранства горделивы,
             Тамъ видны на стѣнахъ изображенья живы,
             Ихъ кисть волшебная для глазъ произвела,
             И видъ естественный и душу льну дала.
   385                    Въ лицѣ прiятнаго и кроткаго зефира
             Изобразила кисть златое царство мира;
             Миръ страшный брани храмъ заклепами крѣпитъ,
             У ногъ его въ травѣ волкъ съ агнцемъ купно спитъ;
             Тамъ голубь съ ястребомъ играючи летаетъ,
   390          И львица юнаго тельца млекомъ питаетъ;
             Во всей веселости между цвѣтовъ видна,
             Подъ тѣнiю древесъ сѣдяща тишина;
             Алмазный щитъ надъ ней спокойствiе держало,
             И щастiе сiю богиню окружало.
   395                    Съ другой страны встрѣчалъ обвороженный взоръ
             Военны подвиги, сраженiя, раздоръ:
             Тамъ зрится во крови свирѣпыхъ битвъ Царица;
             Тамъ раны видимы, тамъ кровь, тамъ блѣдны лица,
             Герои въ цвѣтѣ лѣтъ кончающiе дни,
   400          И стонутъ, кажется, написанны они.

                       Сумбека на Царя коварствуя взираетъ,
             Узнать, къ чему свои онъ мысли простираетъ;
             Чѣмъ паче занятъ онъ, кровавой ли войной,
             Или цвѣтущею въ покоѣ тишиной?
   405          Ей мнилось, что война его вниманью льстила,
             И взоромъ взоръ его къ иному отвратила.

                       Тамъ новый видъ глаза Царевы поразилъ:
             Художникъ пламенну любовь изобразилъ.
             Любовь, которая казалася на тронѣ,
   410          Съ калчаномъ стрѣлъ въ рукахъ и въ розовой коронѣ;
             Тѣ стрѣлы сыплются въ день ясный и въ ночи,
             На всю вселенную, какъ солнечны лучи.
             Лучами шаръ земный ты солнце освѣщаешь,
             И грады оными и степи посѣщаешь:
   415          Подобно стрлы такъ изъ рукъ любви летятъ,
             Равно Владѣтеля и пастуха язвятъ;
             И щастье равное они тогда вкушаютъ,
             Когда свои сердца любовью утѣшаютъ.

                       Что живостью цвѣтовъ на льнѣ изображалъ,
   420          Художникъ въ томъ живой натурѣ подражалъ:
             Тамъ гордыя древа долины осѣняли,
             И кажется, они верхи свои склоняли:
             Межъ камней извившись источники кипятъ,
             И мнится, на стѣнѣ написанны шумятъ;
   425          Тамъ кажется Нарцисъ еще глядитъ въ потоки,
             И будучи цвѣткомъ, пущаетъ слезны токи;
             Нещастный Адонидъ, ставъ жертвою любви,
             Еще является на стеблѣ во крови.
             Алей на все взиралъ, взиралъ и возхищался;
   430          Но бодрый духъ его слабѣлъ и возмущался;
             Толико мысли онъ въ забавы углубилъ,
             Что друга вѣрнаго Гирея позабылъ.
             Другъ часто близокъ къ намъ во отдаленьи трона,
             Но въ немъ лишь видѣнъ Царь, когда на немъ корона.
   435          Алей возшедъ на тронъ, въ день щастья своего
             Не помнитъ дружества, но помнитъ другъ его!
             Казанцы жизнь при немъ предвидящи щастливу,
             Морскому въ оный день подобились приливу,
             Который Царскiй домъ какъ море наполнялъ:
   440          Весь градъ передъ Царемъ колѣна преклонялъ;
             И вѣрность радости свои вездѣ трубила.
             Алея подлинно Казанска чернь любила;
             Уже два раза онъ сердцами ихъ владѣлъ,
             Какъ будто о своемъ, о благѣ ихъ радѣлъ;
   445          Имѣли въ немъ они отъ сильныхъ оборону.
             Алею поднесли порфиру и корону;
             Не страшны Россы имъ, не страшенъ Асталонъ,
             Когда прiосенитъ Алей Казанскiй тронъ.

                       Но зависть и раздоръ среди вельможъ летаютъ,
   450          Которыя Царя наружно почитаютъ.
             Сiи двѣ фурiи, тревожа ихъ сердца,
             Неволятъ ихъ алкать Казансаго вѣнца;
             И каждый думаетъ Алею быть подобенъ,
             Иль паче, нежель онъ, владѣть Ордой способенъ.
   455          Но завистью Сагрунъ сильняе всѣхъ горитъ,
             Онъ взоры пламенны кидая, говоритъ:
             Какiе подадимъ мы слухи нынѣ свѣту,
             Избравъ того Царемъ, кто врагъ и Махомету,
             Кто рабствуя Царю Московскому служилъ,
   460          И можетъ быть его на насъ вооружилъ?
             Или мы собственныхъ достоинствъ не имѣемъ,
             Что выбрать во Царя другъ друга не умѣемъ?

                       Но прервалъ рѣчь его Гирей, Алеевъ другъ,
             Вельможей собранныхъ вступивъ въ мятежный кругъ:
   465          Не льзя противиться, онъ рекъ, судебъ уставу,
             Алею отдаютъ они его державу;
             Державу, до сего носиму имъ не разъ;
             Кто смѣетъ быть Небесъ противникомъ изъ насъ?
             Не вѣру толковать вѣнчается Владѣтель;
   470          Онъ въ поданныхъ вселять обязанъ добродѣтель,
             Кто лучше озаритъ Казанскiй ею тронъ?
             Кто лучшiй дастъ примѣръ въ геройствѣ, коль не онъ?
             О! естьли исполнять хотѣнiя сердечны;
             На царство выборы здѣсь будутъ безконечны,
   475          И будемъ въ пренiи о тронѣ мы вовѣкъ.
             Начальствовать другимъ желаетъ человѣкъ;
             Но царство возмутивъ, утратимъ мы свободу,
             Однако отдадимъ сiе на судъ народу:
             Народомъ подкрѣпленъ бываетъ Царскiй тронъ,
   480          Да скажетъ, симъ Царемъ доволенъ естьли онъ?
             Спросилъ, и гласы ихъ каки волны зашумѣли,
             Казанцы собранны согласну мысль имѣли;
             Не слышно, кромѣ сихъ торжественныхъ рѣчей:
             Пусть нами царствуютъ съ Сумбекою Алей!

   485                    Сребристая луна на горизонтъ вступила,
             Но радости въ сердцахъ она не усыпила;
             Стараясь удержать во градѣ ясность дни,
             Казанцы возгнѣли блестящiе огни;
             Веселость подданныхъ наружны кажутъ блески,
   490          Восходятъ къ облакамъ торжественные плески;
             Какъ шумъ морскихъ валовъ, достигъ къ чертогамъ гласъ:
             Да наши радости возрадуютъ и васъ!
             Сумбека нѣжностей подъ пепломъ искру крыла;
             Тронъ твой, и я твоя, Алею говорила;
   495          Съ моимъ сливаются народныя сердца;
             Отъ нихъ и отъ меня прiемлешь два вѣнца;
             Одинъ Царемъ тебя творитъ надъ сей страною,
             Другой надъ волею моей и надо мною.
             По мнѣ сей градъ, престолъ и весь народъ есть твой;
   500          А съ нами примирясь, смири Казань съ Москвой;
             Мы ей селенiя за-Волжскiя уступимъ,
             И естьли хощешь ты, присягой миръ съ ней купимъ.
             Мы браней не хотимъ! Хотя и льщуся я,
             Что можетъ защищать Казань рука твоя,
   505          Но ты Россiи другъ; а царствуя надъ нами,
             Россiянъ учини ты нашими друзьями,
             И станемъ въ градѣ семъ златые дни вести….
             Алей, не чувствуя сея Царицы льсти,
             Сумбеку подкрѣпилъ въ прiятномъ упованьѣ.
   510          Взоръ нѣжный усладилъ и страсть и пированье,
             Казалось, разлился веселiй океанъ.
             Но часто кроется подъ ласками обманъ;
             Кругомъ любовниковъ слетаются утѣхи,
             Слетаются въ чертогъ умильности и смѣхи,
   515          Но виды таковы Сумбекинъ Дворъ имѣвъ,
             Таилъ въ стѣнахъ своихъ притворство, зависть, гнѣвъ,
             Которыя открыть лица еще не смѣли,
             И зримы будучи, притворный видъ имѣли.
             Сумбека зрѣлася при радостяхъ смутна….
   520          Османа помнила, ахъ! помнила она;
             Невѣрности его Царицѣ въ мысль приходятъ,
             Какъ облако во дни на сердце мракъ наводятъ.

                       Досада, ревность, гнѣвъ, ея терзая грудь,
             Отверзли мщенiю къ Сумбекѣ въ сердце путь.
   525          О коль страшна любовь, отмщающа измѣну!
             Османа привести даетъ приказъ изъ плѣну.
             Свирѣпства, хитрости и мщенiя полна,
             Алею говоритъ стенаючи она:
             Онъ врагъ мой, врагъ и твой, злодѣй всего народа,
   530          Которымъ отнята была моя свобода!
             Я дружбы прежнiя съ нимъ узы нынѣ рву,
             И въ жертву отдаю тебѣ его главу….
             Алей сказалъ: Османъ! внемли, что я вѣщаю;
             Ты врагъ мнѣ, я тебѣ свободу возвращаю;
   535          Познай теперь, Османъ, какъ Христiяне мстятъ;
             Ты можешь съ нами жить, оставить можешь градъ.
             Сумбека, будто бы предбудущее зрѣла,
             Еще подъ стражею держать его велѣла.

                       Османъ отходитъ прочь, но прочь любовь нейдетъ,
   540          По сердцу разлилась, и власть надъ нимъ беретъ;
             То стужу дѣлаетъ, то множитъ лютый пламень,
             И сердце размягча, падетъ какъ въ воду камень.
             Сумбека, чающа Османа не любить,
             Съ Алеемъ щастлива въ забавахъ хочетъ быть.
   545          Сей плѣнникъ, въ Царскiя вступивъ священны нравы,
             Вдается въ новыя съ Сумбекою забавы.
             Желая облегчить правленiя труды,
             Влечетъ его она въ рокошные сады,
             Гдѣ тысящи прiятствъ для Флоры и Помоны,
   550          Волшебною рукой сооружили троны:
             Тамъ розовы вокругъ кустарники цвѣтутъ,
             Зефиръ покоится на ихъ листочкахъ тутъ;
             Тамъ вѣтвями древа густыми соплетенны,
             Прохлады завсегда въ тѣни хранятъ весенны;
   555          Чрезъ виды разные стремящаяся тамъ,
             Подъемлется вода шумяща къ облакамъ;
             Любовны нѣжности въ кустахъ себя скрываютъ,
             И птицы сладость ихъ и прелесть воспѣваютъ;
             Зеленые лужки въ тѣни древесъ цвѣтутъ,
   560          И кажется, любовь одры готовитъ тутъ;
             Наяды у ручьевъ являются сѣдящи,
             Волшебны зеркалы въ рукахъ своихъ держащи,
             Въ которы Грацiи съ усмѣшками гладятъ;
             Амуры обнявшись, на мягкой травкѣ спятъ;
   565          Пещеры скромныя, привѣтливыя тѣни,
             Гуляющихъ къ себѣ манили на колѣни.
             Сумбекѣ въ мысль пришли минувши времяна,
             Когда съ Османомъ здѣсь видалася она;
             Любовныя свои прохлады вспомянула:
   570          Взглянула на мѣста, и тяжко воздохнула;
             Но скрыла грудь ея снѣдающую страсть,
             Беретъ надъ слабостью Сумбека полну власть;
             Запечатлѣнныя намѣреньи имѣя,
             Османомъ прельщена, взвела на тронъ Алея.
   575          Алею ввѣрила владычество свое,
             Но царствовалъ Османъ надъ сердцемъ у нее.
             Уже Алей Казань мятежну успокоилъ,
             И къ миру онъ сердца людей своихъ устроилъ,
             Союзъ готовился съ Москвой запечатлѣть;
   580          Но искра мятежа не преставала тлѣть.

                       Османъ отверженный, Османъ лишенъ покою,
             При общей радости терзается тоскою;
             Ему являются мечтанiя во тмѣ,
             Эмира у него и въ сердцѣ и въ умѣ:
   585          Гуляетъ ли въ садахъ, или въ нощи воздремлетъ,
             И мракъ и древеса лице ея прiемлетъ;
             Томится духъ его и стынетъ въ жилахъ кровь.

                       Взирая на сiе развратная любовь,
             Любовь, мрачаща умъ, когда въ крови затлится;
   590          Любовь сердецъ и душъ страданьемъ веселится,
             Любовь, отъемлюща покой, разсудокъ, стыдъ,
             Прiемлетъ на себя теперь Эмиринъ видъ:
             Къ Осману спящему со трепетомъ приходитъ,
             Отраду зрѣнiю, но сердцу скорбь наводитъ,
   595          Эмира, будто бы сей жизни при концѣ,
             Имѣетъ блѣдное и смутное лице;
             Раздранная на ней казалася одежда;
             Речетъ: моя теперь изчезла вся надежда,
             Изчезла, видѣться и вмѣстѣ быть съ тобой:
   600          Намъ должно жить, Османъ, весь вѣкъ въ разлукѣ злой!
             Отчаянный она вѣщая взоръ кидала,
             Главу потупила, и горько возрыдала.
             Но ктожъ причиною сердечныхъ нашихъ ранъ?
             Эмира говоритъ: причиной ты, Османъ!
   605          Спѣши, ты можетъ быть спасти меня успѣешь,
             Къ свободѣ средства ты надежныя имѣешь,
             Успѣхъ получишь ты надъ слабою женой;
             Рыдай предъ ней, спѣши увидѣться со мой.
             Сiи слова не разъ ему твердила,
   610          И взоры слезные кидая уходила.

                       Османъ какъ будто бы пронзенъ во грудь стрѣлой,
             Трепещетъ, мучится, смущается мечтой,
             Встаетъ; и се въ чертогъ Сагрунъ коварный входитъ;
             Онъ взоры на него печальные возводитъ.
   615          Въ вельможѣ семъ душа какъ адъ была смутна,
             Къ различнымъ хитростямъ склонялася она;
             Грызомый завистью, покоя не имѣетъ;
             Желая людямъ зла, о бѣдствѣ ихъ жалѣетъ;
             На блѣдномъ у него написано лицѣ,
   620          Что мыслилъ день и нощь о Царскомъ онъ вѣнцѣ.
             Нося въ груди своей намѣренiе злобно,
             Хотѣлъ, какъ самъ себя, и всѣхъ смущать подобно;
             И такъ Осману рекъ: о коль твой скорбенъ взоръ;
             Но долго ли тебѣ такой терпѣть позоръ?
   625          Таврискiй храбрый Князь въ Казанѣ узы носитъ,
             О вольности своей ни думаетъ, ни проситъ;
             Когда бы можетъ быть, ты слово лишь изрекъ,
             Порфирою бъ себя во градѣ семъ облекъ;
             Я дружества къ тебѣ во вѣки не нарушу:
   630          Ты вѣдаешь мою ревнительную душу,
             И вѣдаешь еще ту пламенную страсть,
             Котора ввергнула тебя въ сiю напасть;
             Дай нову силу ей, и подкрѣпися ею,
             Сумбека сжалится надъ нѣжностью твоею;
   635          Явись ея очамъ! Османъ, мечтой смущенъ,
             Коварнымъ Сагруномъ былъ паче обольщенъ.
             Вельможу онъ сего при щастьѣ ненавидѣлъ,
             Но ввѣрилъ днесь ему мечту, котору видѣлъ,
             Такъ бѣдный плаватель, въ пучинѣ жизнь губя,
   640          За все хватается, что видитъ вкругъ себя.

                       Довѣренностью сей Сагрунъ возвеселился,
             Онъ только ждалъ, чтобы Османъ ему открылся;
             Намѣренье въ груди злодѣйское питалъ,
             Своимъ орудiемъ любовну страсть считалъ;
   645          Во злобѣ предпрiялъ, раздоръ въ троихъ посѣя,
             Османа погубить, Сумбеку и Алея.
             Сей хищный волкъ теперь прiемлетъ агнчiй видъ;
             Лукавый духъ его подъ видомъ дружбы скрыть:
             Спаси отъ бѣдства насъ! вѣщаетъ онъ со стономъ,
   650          Мы всѣ устрашены колеблющимся трономъ;
             Сумбека нѣжности къ тебѣ не изгнала,
             Но въ гнѣвѣ Царску власть Алею отдала;
             Возможно ли женѣ въ ея угрозахъ вѣрить?
             Онѣ и злобствуя умѣютъ лицемѣрить;
   655          Ихъ гнѣвъ есть молнiя, которая сверкнетъ,
             Но солнце возсiявъ, опять сiять начнетъ;
             Алей, опасный врагъ и вѣры и Казани,
             Сбираетъ для Москвы съ Татаръ позорны дани;
             Я видѣлъ, какъ теперь народу онъ ласкалъ,
   660          И въ ихъ сердца войти, различныхъ средствъ искалъ.
             Имѣя желчь въ груди, точилъ онъ медъ устами;
             Съ Россiей вѣчный миръ украсилъ онъ цвѣтами,
             И прелестью словесъ собранье обольщалъ….
             Симъ адскимъ вымысломъ онъ души уловлялъ;
   665          Онъ рекъ сiи слова, но ихъ изрекъ краснѣя:
             Вы другомъ, не Царемъ имѣете Алея!
             Смиритися съ Москвой, отъ насъ отвергнуть брань,
             Не многая къ тому отъ васъ потребна дань,
             Присяга вѣрная!… О коль слова безбожны!
   670          Рабамъ покорности такiя суть возможны;
             А мы давно ли власть имѣли надъ Москвой?
             Намъ льзяль къ стопамъ ихъ пасть, бывъ прежде ихъ главой?
             Кто знаетъ? можетъ быть, тая въ душѣ коварство,
             Разрушить предпрiялъ Алей Казанско царство;
   675          Мужайся, ободрись, злодѣя не жалѣй,
             Сними съ него главу, коль не снялъ онъ твоей!
             Ты смертiю своей нещастный ускоряешь;
             Спасая жизнь его, свою ты жизнь теряешь.
             Теперь, Османъ! любовь Царицѣ докажи;
   680          Корону со главы падущу удержи;
             Тебя къ тому зоветъ и зримое мечтанье,
             Любовь, нещастiе и наше почитанье;
             Та тѣнь, которая являлася тебѣ,
             Ко щастливой тебя и тѣнь зоветъ судьбѣ!
   685          Уже колеблются божницъ верхи златыя,
             Ты вѣру подкрѣпи, и воскреси Батыя.

                       Когда сiе Сагрунъ лукавствуя вѣщалъ,
             Развратъ и паче въ немъ духъ звѣрскiй возмущалъ;
             Обвившись вкругъ него, коварство разтравляетъ,
   690          Сумбеку взору онъ кровавому являетъ,
             Котора, жалуясь на строгости Небесъ,
             Ходила въ горести подъ тѣнiю древесъ;
             И съ нѣжностью своей имѣющая споры,
             Гдѣ жилъ Османъ, туда бросала смутны взоры.
   695          Примѣтивый Сагрунъ страданiе сiе,
             Вѣнчаннымъ поставлялъ желанiе свое,
             И рекъ Осману онъ: я долгъ и дружбу помню;
             Пойду, и важныя намѣренья исполню:
             Заставлю гордою Сумбеку меньше быть,
   700          Тебѣ престолъ отдать, Алея позабыть!
             Идетъ, и хитрости вокругъ его летаютъ,
             Онѣ льстеца сего орудiемъ считаютъ;
             Во рабскомъ образѣ представили его,
             Покорность на челѣ являя у него.
   705          Съ лукавствомъ внутреннимъ къ Сумбекѣ онъ подходитъ,
             И рѣчь съ ней о любви Османовой заводитъ.
             Такъ Евву льстивый змiй въ Едемѣ соблазнялъ,
             Когда ее вкусить познанiй плодъ склонялъ.
             Прилично ли, онъ рекъ, что здѣсь какъ плѣнникъ низкiй,
   710          Подъ стражей держится безвинно Князь Таврискiй,
             Сей Князь, который сталъ за то одно гонимъ,
             Что онъ любилъ тебя, что онъ тобой любимъ?
             Всѣ сжалились надъ нимъ, мы плачемъ, плачутъ стѣны;
             Онъ страждетъ, ни вражды не зная, ни измѣны;
   715          И любитъ онъ тебя!… Но мы оставимъ то.
             Подумай, Крымъ теперь въ отвѣтъ намъ скажетъ что?
             Османа заключивъ, мы Крымскiй родъ поносимъ;
             А помощи отъ нихъ въ напасти общей просимъ;
             На чтожъ она теперь? Здѣсь царствуетъ Алей;
   720          Османъ кончаетъ жизнь, кончаетъ какъ злодѣй!
             Умолкъ…. и рѣчь сiя Царицѣ гордой льстила,
             Она и выговоръ совѣтомъ добрымъ чтила;
             Хотѣла за любовь обиженною быть,
             И стать заставленной невѣрнаго любить.
   725          Но кроя нѣжну страсть, котора грудь терзала,
             Сумбека хитрому наперснику сказала,
             Сказала Сагруну, всемъ сердцемъ возстеня:
             Ахъ! льзя ли вѣрить мнѣ, что любитъ онъ меня?
             Не сей ли льстецъ меня на тронѣ обезславилъ?
   730          Не онъ ли въ Тавръ отсель любовницу отправилъ?
             Не явенъ ли его изъ града былъ побѣгъ?
             Мной! мной обогащенъ! меня онъ пренебрегъ….
             Сумбека залилась при сихъ рѣчахъ слезами.

                       Сагрунъ вскричалъ: Османъ во вѣки будетъ съ нами:
   735          Невѣрность скорую всегда прiемлетъ казнь,
             Эмира, позабывъ Османову прiязнь,
             Съ его сокровищемъ въ Россiю убѣжала;
             Увы! тебѣ въ любви она не подражала!
             Османъ раскаялся! Я самъ то прежде зрѣлъ,
   740          Что онъ обманщицу Сумбекѣ предпочелъ.
             Но се идетъ Османъ; онъ самъ тебѣ докажетъ,
             Какъ любитъ онъ тебя, и что онъ мыслитъ, скажетъ;
             Скрывается Сагрунъ, извергнувъ сладкiй ядъ.
             Сумбека бросила къ Осману нѣжный взглядъ:
   745          Печали на челѣ, въ ланитахъ блѣдностъ видитъ,
             И прежни строгости Сумбека ненавидитъ;
             Клянетъ суровые свои поступки съ нимъ:
             Теперь не онъ предъ ней, она винна предъ нимъ.
             Казалось, вкругъ нея летали смертны тѣни,
   750          Мутится взоръ ея, дрожатъ ея колѣни;
             У ней на памяти нощныхъ видѣнiй нѣтъ,
             Забвенъ, забвенъ Алей, забвенъ и цѣлый свѣтъ.

                       Но мнѣ представились въ сей рощицѣ прiятной,
             Печальны слѣдствiя любви, любви развратной:
   755          Тамъ прелесть видима, притворство, лесть, обманъ,
             Сумбека чувствуетъ, ихъ чувствуетъ Османъ;
             Колѣни сей пришлецъ Сумбекины объемлетъ:
             Она раскаянью любовникову внемлетъ,
             И снова пламенной любовiю горитъ.
   760          Османъ, лiющiй слезъ потоки, говоритъ:
             Увы, не стою я Сумбекиной прiязни,
             Прощенья не хочу, хочу жестокой казни!…
             Сумбека, во слезахъ взирая на него,
             Поверглась въ томныя объятiя его:
   765          Живи! Османъ живи! стоная возопила;
             Лобзанiемъ сей миръ съ Османомъ подкрѣпила.
             Увы! виновна я и тѣмъ, она рекла,
             Что въ ревности тебя унизить я могла;
             Забудемъ, что была на свѣтѣ семъ Эмира;
   770          Уронъ твой замѣнятъ: я, тронъ мой и порфира.

                       Сумбекины слова какъ будто разумѣлъ,
             Казалось, воздухъ весь въ то время возшумѣлъ,
             Развраты, въ вѣтвiяхъ которые скрывались,
             Кругомъ любовниковъ летая извивались,
   775          И разплывалися у нихъ въ сердцахъ они:
             Въ томъ хладъ произвели, въ Сумбекиномъ огни.
             Возможноль чаять имъ судьбины въ мiрѣ лестной?
             Земной любви они искали, не небесной!
             Съ Эмирой вмѣстѣ быть, неволи избѣжать,
   780          Османъ являетъ видъ Сумбеку уважать;
             Любовью пламенной къ нему Сумбека тлѣя,
             Личину нѣжности имѣла для Алея;
             Условились они согласiе таить,
             Доколь настанетъ часъ Алея истребить.
   785                    Невинная любовь свѣтильникъ погасила,
             И грудь Сумбекину слезами оросила,
             Крилами встрепетавъ, сокрылась отъ нее,
             Ломаетъ въ воздухѣ орудiе свое.
             Вѣщаютъ: слышалось во древесахъ стенанье,
   790          Сумбекино когда услышали желанье.
             Алей во Царскiе чертоги возвращенъ,
             У края пропасти былъ взоромъ обольщенъ.
             Царица льститъ ему, но льститъ и ненавидитъ;
             Невинность скоро зла конечно не увидитъ.
   795          Когда Алей Казань къ покорству призывалъ,
             Свiяжскъ измѣною его подозрѣвалъ [9].
             Въ Москву отправилъ вѣсть, молвою излiянну.
             И время пренести мнѣ лиру къ Iоанну!