Собрание сочинений в трех томах. Том 1.

Подспудно литература влекла Г. Троепольского с юношества. Еще в школе он пытался вместить в слова открывшуюся ему красоту родной земли, картины деревенского быта, и десятилетия спустя в роман «Чернозем» вошли и строки шестнадцатилетнего юноши, написанные в 1921 году.

На всю жизнь осталась в Троепольском добрая память о молодом учителе Новогольской школы Григории Романовиче Ширме. Он увлекал учеников своей любовью к великой русской литературе, преданностью ее заветам.

Учителю и ученику, народному артисту СССР, художественному руководителю Государственной академической капеллы Белорусской ССР Г. Р. Ширме и писателю Троепольскому, суждена была через много лет счастливая встреча.

В пору учительства Троепольский продолжал писать. Однажды он показал свои опыты случившемуся в Махровке писателю Н. Никандрову.

Известный по тем временам писатель посоветовал не спешить, не посылать рукопись, «а писать вам надо обязательно». Видимо, разглядел Никандров в молодом Троепольском человека, способного к серьезной взыскательной самооценке, к честному обращению со словом. И не ошибся.

В 1938 году в альманахе «Литературный Воронеж» появился рассказ «Дедушка» за подписью Т. Лирваг (читай наоборот: Гаврил Т. — И. Д.). Это была первая публикация Троепольского-писателя, но переиздавать этот рассказ Троепольский никогда не станет. У этого начала, исполненного в духе популярных представлений о жизни и литературе, продолжения не будет.

Истинное начало произойдет много позднее. Осенью пятьдесят второго года в журнале «Новый мир» из редакционной почты извлекут рассказ про Никишку Болтушка и запросят у автора продолжение. И в Острогожск придет первое письмо Александра Твардовского. Оно подтвердит: это написано хорошо.

Автор «Записок агронома» не походил на новичка в литературе. В поле российской словесности он вел себя основательно, осмотрительно и уверенно, словно на давно знакомом опытном участке.

Он вышел в это поле позже сверстников, но — в свой срок, со своим крепко обдуманным, необходимымсловом, когда приспело время, и место его в литературе было свободно, ждало его.

Не потому ли «Записки агронома» вызвали такое мощное эхо, что они помимо прочего оказались веселыми записками?

В конце сороковых — начале пятидесятых годов простосатира была не в чести. «Знатоки» вопроса считали, что отрицательные явления и типы перевелись и посему нужна сатира новаторская, положительная.

На наше счастье, агроном Гавриил Троепольский тем сладким, заоблачным голосам не внимал. Он жил, работал, растил детей в земном, суровом, наиконкретнейшем мире, где всегда доставало того, что человек издавна привык кратко называть добром и злом.

Голоса поля, реки, леса, сельского труда, голоса русской деревни, ее разговоры, молчание и смех не были безмятежно-праздничными, умиротворенно-довольными. Троепольский вслушивался в это живое многоголосие, в боль и радость человеческую. Он снова и снова всматривался в лица, которые «каждый день видят восход солнца» [6]. Он впитывал бесконечно поучительные, просветляющие уроки жизни, ее многообразия и неостановимого движения, уроки народного оптимизма.

Он видел, что, как бы сложно и трудно ни складывалась жизнь, в ней таился, блуждал по губам, взрывался смех. Не этот ли смех народа, который всегда смеется последним, укреплял веру агронома и писателя Троепольского в здоровое развитие жизни, в разум и правду?

Троепольский мог бы начать с обличения той же борзовщины, вслед за Овечкиным тщательно исследуя ее природу, утверждая методы и принципы Мартыновых, Уж он-то, острогожский старожил, знал районное звено, имел с ним дело. Начал же Троепольский с насмешки над большим любителем «дебатировать» вопросы, мнимым колхозным активистом Никишкой Болтушком, над «лавирующим» и повсюду урывающим Гришкой Хватом, над мелким, но ретивым, прямо-таки бесстрашным руководителем-универсалом Прохором Самоваровым.

Насмешка могла быть злой, разящей или мягкой, даже сочувственной, но примирения не допускала. Писатель представил нам колхозные будни, а в них — человеческие типы, которых по теории и быть-то не должно, но они здравствовали и даже процветали, и пора было всех и все поставить на место, а лучше смеха это никто не сделает.

«Записки агронома», а затем повесть «Кандидат наук» (1958), да и весь ход жизни, несколько образумили энтузиастов положительной сатиры, дав им материал и повод для полезных размышлений о традициях Гоголя и Щедрина в советской сатирической прозе.

Читая Троепольского, смеясь и негодуя вместе с ним, с горечью думая о масштабах вреда, причиненного прохорами семнадцатыми, их покровителями — недошлепкиными, околонаучными дельцами и приобретателями типа Карлюка или Чернохарова и прочими временщиками, всегда ясно чувствуешь, во имя каких интересов, каких идеалов, какого будущего все это вышло, вырвалось из-под пера писателя.