Собрание сочинений в девяти томах. Том 1. Рассказы и сказки.

Печь погасла. Февральская ночь тянулась долго. С каждой минутой в комнате делалось все холодней. Синеньким светом наливалась комната, полная шорохов и вещей. Теплее всех было лирику с подругой.

На другой день, проснувшись в полдень, лирик был поражен странным, но трогательным зрелищем. Эдуард, плотно закутанный в голубое стеганое одеяло, мирно спал на широкой докторской постели, сопя во сне. Лиды не было; как видно, она ушла на службу.

— Вставай, вставай! — удивленно закричал лирик. — Как ты сюда попал, старик?

— М... м... — промычал Эдуард, переворачиваясь. — В чем дело? Уже пили кофе?

— Ты как сюда попал? Вставай! Уже двенадцать часов.

— Чего ты вопишь? В чем, с-с-собственно, дело? Лидочка на службе, а я перебрался к ней на ложе, так сказать. Н-не по-ни-маю.

— Вставай. Не собираешься же ты оставаться здесь всю жизнь.

Эдуард неопределенно зевнул. Конечно, он не собирался остаться здесь всю жизнь, но покуда он еще немножко полежит. Он еще очень плохо себя чувствует. У него, вероятно, жар, и вообще он просит оставить его в покое. Пока. А потом будет видно.

Лирик стал молча одеваться. Кофе, сваренное Симочкой, Эдуард потребовал в постель. Ему дали. Затем он потребовал книг. Ему дали книги. Затем Симочка отправилась на базар продавать очередную простыню, чтобы накормить своего лирика обедом. Лирик взялся за карандаш. Эдуард читал. В четыре часа вернулась Лида. Она была розовая, и глаза ее смущенно косили. Прежде всего она взглянула на свою постель.

— Эдинька, — сказала она. — Вы уже проснулись? Вам удобно?

— Как рыбе об лед.

— Хотите, я сварю вам каши?

Эдуард сделал кислое лицо.

— Знаете, — буркнул Эдуард, — знаете, кашка, конечно, вещь хорошая, но у меня такая болезнь: я не ем жидкой пищи. Органически.

— Что же вы едите?

— Брынзу, — кратко ответил Эдуард.

— Но ведь брынзы нет, за ней надо идти в лавочку.

— А вы, Лидочка, пойдите.

И, сделав милую гримасу, которая должна была изобразить капризного младенца, Эдуард, этот «старый пират», просюсюкал:

— Эдя не хочет кашки. Эдя хочет брынзу.

Лида покорно надела темный вязаный платочек и пошла в лавочку. Лирик и Симочка переглянулись. Эдуард хладнокровно читал.

За обедом все долго молчали. Наконец Симочка, у которой от удивления перестали закрываться глаза, тихо, но настойчиво сказала Лиде:

— Лида, что это значит?

Лида ничего не отвечала. Эдуард читал.

VII. Ты и на Лиду так кричишь?

Излишне прибавлять, что с этого дня Эдуард плотно осел и пустил прочные корни в гостеприимной почве.

Первые три дня он совершенно не вставал с докторской постели, с утра до ночи читал романы Стивенсона, отрываясь от чтения лишь для еды.

Он вознаграждал себя за долгие лишения.

В конце четвертого дня в комнату вбежала худая дама с бледным, значительным, как бы вечно повернутым в профиль птичьим лицом. Она быстро отыскала припухшим глазком Эдуарда и быстро заговорила тем хлопотливым, индюшечьим языком, которым говорят почти все пожилые матери в нашем городе:

— Эдя, ты здесь, Эдя? Почему ты здесь? Почему ты не являешься третий день домой? Что это значит? Ты, наверно, ничего не кушал? Тебе здесь что-нибудь дают кушать?

Мадам Точкина опытным взглядом обвела комнату и остановилась на Лиде. Почему она не остановилась на Симочке? Почему она не остановилась на лирике? У нее был хороший нюх, у этой старой мамы.

— Вы даете Эде молоко? Эде нужно питаться. Он совсем больной человек. Что он сегодня кушал?

— Брынзу, — робко ответила Лида.

Мадам Точкина немного успокоилась, но все-таки ворчливо заметила:

— А молока он не пил? Ему надо молоко. Эдя тебе надо молоко. Вот я принесла тебе молоко, Эдя! — Она вынула из рыжей муфты бутылку зеленого молока. — Это молоко, Эдя, для тебя. Никому его не давай. Конечно, я знаю, каждому хочется молока. Эдя, ты добрый, товарищи всегда пользуются твоей добротой. Ты готов с себя последнюю рубашку снять. Но это молоко ты никому не давай. Это молоко исключительно для тебя. Слышишь?

И мадам Точкина строго посмотрела на Лиду.

— Имейте в виду, что молоко должен пить один Эдя. Слышите?

— Слышу, — виновато ответила Лида.

— Уй, мама! Ты мне уже надоела, — свирепо закричал Эдуард.

— Какой сердитый, подумаешь, — ласково сказала Эдина мама. — Ты и на Лиду так кричишь? Хе-хе!

На прощанье она потрепала Лиду по щеке.

— Какая вы молоденькая! Так вы же берегите Эдю. Эдя хрупкий. Он совсем как его покойный отец.

Затем Эдина мама и Лида поцеловались. Это был вполне исторический момент.

Так началась семейная жизнь моего друга Эдуарда Точкина, первого мастера южнорусской романтической школы, ученика Артюра Рембо, бродяги, лентяя и авантюриста, как он любил сам себя называть, явно преувеличивая как свои достоинства, так и недостатки.

VIII. Лидуся, киця, брось службу!