Собрание сочинений в четырех томах. 2 том

Мы шумно выпили. Я заметил, что Рябинин сильно изменился. Помолодел — так сказал я ему! Но, вглядевшись в него, я увидел легкий иней на висках и много мелких, чуть заметных морщинок. Правда, он был теперь веселей, шумнее, чем раньше, и мне вдруг показалось, что шумливость эта, нервная, несвойственная положительному, хладнокровному, малоразговорчивому Степану, как раз и выдает его. «Эй, Степан, — думал я, — не ершись. Где-то у тебя глубоко в душе камешек лежит, громыхает. Тебе не скрыть его в шумном, нарочитом веселье».

Невеселая была наша встреча, и вино было скверное, и говорили мы не то, что хотелось.

Больше всех говорил Степан. Он рассказывал о заводе, о своем далеком цехе, о людях. Он рассказывал нам, как его встретили в цехе. Директор предупредил его:

— У тебя обер-мастером будет Гарась, Михайла Трофимыч. Ядовитый старичок.

Рябинин уже слышал о знаменитом Гарасе. Старик служил еще при легендарном Курако. Однако Курако он считал стоящим инженером, и то потому, что тот не имел высшего образования, вышел из мастеров. Гарась презирал инженеров, особенно молодых и прытких. Доменное дело требует таланта, человек должен родиться на домне, тогда он поймет ее, ее душу, ее капризы. С домной надо уметь ладить, дружить, чувствовать ее надо. Доменное дело — не наука, с арифметикой тут ничего не возьмешь. Кто, какой инженер знает, что в ней творится? Там никто не был, туда не слазишь, не посмотришь. Это не станок. Надо уметь по дыханию печи, по хрипам, по стонам ее понимать ее болезни и настроения. Надо острый глаз иметь, чтобы в печь сквозь стеклышко фурмы проникнуть, увидеть в кипящей массе то, что тебе надо. И старик любил, когда его звали колдуном, доменным знахарем. Он напускал на себя таинственность, ходил, смотрел, слушал и молчал. Потом изрекал:

— Мне поднесите чарку водки, домне — две подачи флюсов, и все пойдет как по-писаному.

С этим-то ядовитым старичком и предстояло Рябинину работать.

— Поверите, ребята, я дрейфил, когда шел на печь знакомиться с ним.

Встреча произошла в конторке обера на домне. Старый мастер испытующе смотрел на молодого инженера.

«Коммунист... политик... горлодер», — неодобрительно думал он, и Рябинин угадывал его мысли.

Вдруг старик хитро прищурился, открыл шкафчик я достал оттуда...

— Что бы вы думали? Бутылку русской горькой. Это на производстве-то.

— Ну, будем знакомы, инженер, — сказал, усмехнувшись, мастер и подвинул Рябинину полный стакан водки, — пейте.

Рябинин видел: старик надевается над ним. Он колебался.

— Брезгаете, инженер? — спросил мастер.

— Что было делать, ребята? Не выпить — значит, навсегда поссориться с обером. Как тогда работать? А выпить на производстве — значит, стать в подчинение мастеру, потерять его уважение, поломать дисциплину.

Рябинин подумал-подумал и вдруг одним духом хватил стакан.

— Молодец! — воскликнул удивленный старик. — Жарко пьешь, доменщиком будешь.

Рябинин поставил стакан на стол, вытер губы и спокойно произнес:

— Если я в следующий раз увижу у вас водку на работе, я отберу ее и доложу директору.

— Теперь мы с ним друзья, хоть и ссоримся часто, — смеясь, закончил Рябинин, — золотой старик.

Алеша хмуро слушал его. Вот и Рябинин вышел на широкую дорогу. Ему можно позавидовать, он инженер. Пускай снимут его с работы, что ж, он плюет на это: у него высшее образование, профессия. А ведь и Алексей мог тогда уехать учиться вместе с Рябининым и Юлькой. Самодовольство Рябинина было противно ему, оно оскорбляло лично его, Алешу. Ему захотелось обидеть Рябинина, унизить его.

— Степан, а где Юлька, а? — спросил он, чуть усмехаясь.

Рябинин смутился. Я заерзал на стуле.

— Юлька замужем, — пробормотал Рябинин.

— За кем? — безжалостно настаивал Алеша.

— Не знаю. Хороший парень, говорят. Не знаю.

Мне стало жалко Рябинина. Неужели можно так нелепо любить девчонку? Могучий парень, он совсем раскис сейчас при воспоминании о ней. Он стал печален, рассеян, на лице обозначились морщинки. Ты все-таки постарел, Степан Рябинин!

А Алеша злорадствовал. Он не мог скрыть злой улыбки. Степан Рябинин и инженер, и с высшим образованием парень, а простая девушка не любит его, уходит к другому. А Алешу любят. И он почувствовал вдруг горячую нежность и благодарность к тихой и теплой Любаше. Он притянул ее легонько к себе — теперь они сидели рядком, как муж и жена.

Разговор не клеился. Молча пили чай. Звенели ложечки.

— Что думаешь делать? — спросил Рябинин Алексея. — Решено уж что-нибудь, нет?

— Не знаю, — небрежно ответил Гайдаш. Он хотел показать, что это не волнует его, но голос дрогнул, выдал. — Не знаю.

Мне стало невыразимо грустно. Неужели мы встретились, чтобы вот так говорить друг другу колкости, злиться, дуться? С тоски и отчаяния я запел, как, бывало, в «Коммуне номер раз»:

Не встречать уж нам с тобой рассвета

После нашей ноченьки вчера.

Ребята подхватили:

Последней нашей но-очи, —

На прощанье он сказал мне вслед.

Что расстаться нам с тобой пора.