— Где машина? — И потом, даже не дожидаясь ответа, поворачивается и идет по тротуару обратно, впереди них, стройная, прямая, строгая, как будто смотрит на них спиной, а каблучки так дробно постукивают по асфальту, как бывает иногда дома, и тогда все они — он, Алек Сэндер, и папа, и дядя — стараются держаться потише, и опять мимо трапа, где стоят теперь только пустая машина шерифа и пустой пикап, и в проход, и вот она уже открыла дверцу машины; тут они с дядей подошли и увидели снова в проеме в конце прохода, как они плывут мимо, словно по сцене, — машины, грузовики, лица, неуклонно в профиль, не изумленные, не в ужасе, а в каком-то необратимом отречении; мелькают мимо сплошным непрерывный потоком, и так много их, словно это старшие классы школы или, может быть, возвращающаяся с гастролей выездная труппа, дававшая представление «Битвы на холме Сан-Хуан»[82], — и вам не только не слышно, вам даже и не надо заставлять себя ни слышать этот смутно-приглушенный закулисный шум, ни видеть, как только что наступавшие или осаждавшие войска, едва очутившись за кулисами, забегали, засуетились, поспешно меняясь мундирами, шляпами, поддельными повязками раненых, чтобы потом снова появиться из-за спускающейся складками размалеванной кисеи, изображающей битву, отвагу и смерть, и снова, героическим маршем пройти по сцене в арьергарде противника.
— Мы сначала отвезем домой мисс Хэбершем, — сказал он.
— Садись, — сказала мама, и после первого поворота налево на улицу позади тюрьмы он все еще слышал их, а когда они еще раз повернули налево на следующую поперечную улицу, опять в проеме, словно на авансцене, сплошным непрерывным потоком лица, застывшие в профиль над протяжным свистом колес по асфальту, а ведь ему пришлось ждать сегодня утром в пикапе минуты две-три, чтобы улучить момент и влиться в этот поток, и он ехал в одном направлении с ним; а дяде придется ждать минут пять — десять, чтобы нырнуть сквозь него и вернуться обратно к тюрьме. — Ну, что же ты? — сказала мама. — Заставь их пропустить, ведь тебе только влиться в ряд.
И он понял, что они вовсе и не собираются ехать к тюрьме, и он сказал:
— А мисс Хэбершем…
— А как прикажешь это сделать? — сказал дядя. — Просто закрыть глаза и нажимать изо всех сил правой ногой?
И, наверно, он так и сделал, потому что теперь они мчались в потоке и заворачивали вместе с ним к дому, все как положено, да об этом он даже и не беспокоился — что там влиться в поток, а вот как выскочить из него вовремя, прежде чем эта дикая сутолока — ну, не бегства, если кому не нравится так называть, а, скажем, исхода — подхватит и унесет их с собой, и тогда уж поток будет кружить их до темноты, пока из них чуть ли не дух вон, и наконец выплюнет еле живых поздней ночью, где-то у самой границы округа, а где — даже и на карте не разглядишь, и придется им оттуда добираться пешком в темноте; и опять он сказал:
— А мисс Хэбершем?